в сторону Кембридж-стрит.
Мы ехали по городу. Миновали то место, где Кембридж переходит в Тремонт, и площадь, где так недавно под ярким утренним солнышком валялась сломанной куклой Дженна, и останки старой Комбат-зоун, медленно, но верно умирающей от рук прогресса и расцвета порновидеопродукции. В самом деле, зачем дрочить в зале кинотеатра, если можно делать это в уюте собственной гостиной?!
Потом мы покатили по Южному Бостону, который все, кроме туристов или тех, кто поселился у нас недавно, называют просто «Юг». Мимо тянулись ряды обшарпанных трехэтажных домов, стоявших плотно, как фанаты на рок-концерте. Юг меня потрясает. Большая его часть — бедная, тесная, беспокойная и неприглядная — ничем, пожалуй, не уступит пресловутому нью-йоркскому Бронксу — грязному, скверно и скудно освещенному, заполненному злобными панками с бейсбольными битами в руках. Однажды на шествии в День святого Патрика некий очень типичный ирландский паренек с трилистником на майке повстречал кучку других ирландских юнцов с точно такими же трилистниками. Вся разница была лишь в том, что у него на майке зеленые буквы складывались в слово «Дорчестер», а у них — в слово «Юг». Разница оказалась для него роковой — его сбросили с крыши.
Мы въехали в Дорчестер, покрутились по периметру Коламбия-парка, и я затормозил у церкви. Еще на лестнице были слышны телефонные звонки. Что за день такой? На десятом звонке я успел схватить трубку:
— Кензи — Дженнаро.
Энджи хлопнулась в свое кресло, а неизвестный голос произнес:
— Не вешайте трубку. С вами будут говорить.
Я обошел стол кругом, уселся, в ответ на вопросительный взгляд Энджи пожал плечами. В этот момент трубка ожила:
— Мистер Кензи?
— Я за него.
— Я говорю с Патриком Кензи? — Мой собеседник явно не привык общаться с такими вот умниками.
— Допустим. А с кем имею честь?
— Значит, ты и есть Кензи, — произнес голос. — Как дышится?
Я глубоко, со всхлипом, вдохнул воздух и шумно выдохнул:
— Замечательно, особенно с тех пор, как я бросил курить.
— Угу-у. — Слова моего собеседника падали медленно, как кленовые листья. — Лучше бы тебе не привыкать к этому занятию. Не то втянешься — жалко будет бросать. А придется. — В его интонациях все еще ощущались тягуче-ленивые южные нотки, не уничтоженные долгими годами житья на севере.
— Ты всегда так говоришь, Сосия, или только сегодня потянуло на иносказания?
Энджи выпрямилась в кресле и подалась вперед.
— Ты еще коптишь небо, Кензи, по одной-единственной причине: нам надо с тобой обсудить кое-что. Но я могу послать кого-нибудь, и тебе сломают хребет. Важно только, чтобы ты мог шевелить языком.
Я поскреб неожиданно зачесавшуюся поясницу.
— Что же, Сосия, присылай. Проведу еще пару-тройку ампутаций. Скоро вся твоя банда останется без рук без ног.
— Легко храбриться, сидя в офисе — светло, тепло и безопасно.
— Ничего не попишешь, Марион, дела надо делать.
— Ты сидишь? — спросил он.
— Угадал.
— Сидишь в кресле возле кассетника?
Все нутро мне внезапно обжег ледяной холод.
— Ну, сиди-сиди. Только не вставай, если не хочешь увидеть, как твоя оторванная задница вылетит в окно. — Сосия хихикнул. — Счастливо оставаться, Кензи. — Он повесил трубку.
— Не шевелись, — сказал я Энджи, хотя она-то как раз могла шевелиться сколько влезет.
— Что? — Она поднялась на ноги.
В комнате ничего не взорвалась, но я все-таки здорово перетрусил. Что ж, по крайней мере, теперь мы могли быть уверены, что Сосия не заложил бомбу и под ее кресло — так, для смеху.
— Сосия сообщил, что под моим креслом — бомба.
Энджи застыла как в столбняке, превратилась в восковую фигуру, не успев опустить поднятую ногу. При слове «бомба» такое иногда случается.
— Позвонить в полицию? — выговорила она после глубокого вздоха.
Я же старался не дышать. Существует возможность, внушал я себе, что кислород, попав ко мне в легкие, усилит давление на нижние конечности и тем самым приведет к детонации. Однако не исключен иной, не менее чудовищный замысел — взрывное устройство сработает, когда давление не увеличится, а уменьшится, то есть когда я выдохну. Так или иначе, я не дышал.
— Позвони, — сказал я, и сам удивился тому, как потешно звучит голос, когда говорящий задерживает дыхание: натуральный утенок Дональд, больной простудой. Потом закрыл глаза и добавил: — Нет, постой. Сперва посмотри под