официанта. — Ага, вот и напитки. Благодарю вас.
Я готов был расцеловать ее.
— Скажи-ка, Пат, ты согласен с такой постановкой вопроса? — осведомился Малкерн.
— В весьма значительной степени, — ответил я и хлебнул пива.
— Да, кстати. — Малкерн откинулся на спинку дивана. — Она всегда ведет все ваши переговоры? И вообще, насколько я понимаю, играет первую скрипку?
— Первая скрипка не любит, когда о ней говорят в третьем лице, — сказала Энджи.
— Богат ли ассортимент напитков, сенатор? — спросил я.
— Ради бога, джентльмены, — сказал Джим и вскинул руку.
Если бы дело происходило на Диком Западе, в этот миг послышался бы грохот пятидесяти отодвигаемых стульев и салун мгновенно опустел бы. Но мы сидели в баре фешенебельного бостонского отеля, и Малкерну вряд ли бы подошел пояс с патронташем и двумя шестизарядными кольтами — слишком обширное у него было брюхо. И револьвер в Бостоне никак не может тягаться с подписью или даже с кляксой, поставленной в нужном месте и в нужное время.
Черные глаза Малкерна уставились на меня из-под нависших бровей — это был взгляд змеи, потревоженной в своем гнезде, взгляд пьяного и буйного забулдыги, нарывающегося на мордобой. — Патрик Кензи, — сказал он и подался вперед, ко мне. От него так разило виски, что сенатор был просто огнеопасен. — Патрик Кензи, — повторил он. — Послушай-ка теперь меня. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не позволю, чтобы со мной в таком тоне говорил сын одного из моих лакеев. Твой отец, милый мой мальчик, служил мне... вот как собачки служат. И тебе, если хочешь чего-нибудь добиться в нашем городе, придется идти по его стопам. Потому что, — он перегнулся через стол и вдруг крепко ухватил меня за руку, — потому что, если ты мне будешь хамить, клиентов в твоей конторе будет не больше, чем на собрании «Анонимных алкоголиков» в день Святого Патрика. Одно мое слово — и тебе конец. Что же до твоей подружки, то, поверь мне, таска, которую устраивает ей ее измочаленный муженек, покажется ей детскими игрушками.
Энджи готова была выцарапать сенатору глаза, но я успокаивающе положил руку ей на колено. Потом полез во внутренний карман и достал ксерокопию того самого фотоснимка. Я держал ее так, чтобы он был вне пределов досягаемости Малкерна или Вернана, и улыбался едва заметно, холодно, ни на миг не отводя глаз от сенатора. Чуть подавшись назад, чтобы не угореть от перегара виски, я сказал:
— Сенатор, мой отец был одним из ваших лакеев. Вам видней. Однако сообщаю для вашего сведения, что до сих пор ненавижу эту сволочь, хоть его давно и нет в живых. А потому не старайтесь пробудить во мне сыновние чувства. Моя семья — это Энджи. Не он. И не вы. — Я рывком высвободил запястье из его цепких пальцев и в свою очередь стиснул его руку. — И вот еще что, сенатор... Если вы снова вздумаете угрожать мне, я очень сильно осложню вам жизнь... — и с этими словами шлепнул фотографию на стол перед ним.
Если Малкерн и узнал тех, кто на ней запечатлен, то виду не подал. Он все так же не сводил с меня сузившихся глаз — даже зрачки стали размером с булавочную головку. Концентрированный заряд ненависти исходил из них.
Поглядев на Энджи, я отпустил кисть сенатора и поднялся:
— Благодарю за внимание. — Потом потрепал Джима по плечу: — Всегда рад встрече с тобой, старина.
— Счастливо, Джим, — сказала Энджи.
Мы двинулись прочь.
Если бы мы дошли до дверей, уже осенью я сидел бы на пособии для неимущих. Если бы мы дошли до дверей, мне вскоре пришлось бы перебираться в Монтану, в Канзас, или в Айову, или в подобное же захолустье, где, по моим понятиям, царит такая тоска, что никому не хочется вводить эти штаты в сферу своего политического влияния. Если бы мы дошли до дверей, Бостон был бы для нас закрыт.
Мы были в четырех-пяти метрах от выхода, когда за спиной раздалось: «Патрик», — и я понял, что все же немного разбираюсь в природе человеческой. Энджи стиснула мою руку, и мы обернулись с таким видом, словно делали окликнувшему нас Джиму Вернану большое одолжение.
— Пожалуйста, вернитесь и сядьте.
Мы подошли к столу. Малкерн протянул руку:
— С утра я всегда малость не в духе. И потом — у меня слишком своеобразный юмор: не все понимают.
Я пожал ему руку:
— Бывает.
Он повернулся к Энджи:
— Мисс Дженнаро, уж вы простите старого брюзгу.
— Все забыто, сенатор.
— Называйте