для того, чтобы быть в форме или воспитывать в себе выносливость. Скорее это был процесс самоотчуждения, способ ухода от всего, кроме непосредственных ощущений, возникающих в данный момент, когда взгляд случайно падает на тот или иной предмет. Первая миля далась тяжело. Местность испытывала его. Затем бег стал более четким, он овладел своим телом и вошел в ритм, который не утратил, пока бежал по зелено-красному лугу и вспаханному полю.
Бегуны в городских парках, несущие груз своих тел установленную милю, считают, что мир надвигается на них со всех сторон: другие бегуны, собаки, выхлопные газы, туристы. За все это нужно нести ответственность. С трудом выполняя свой долг, они, как им думается, с каждым шагом все дальше уходят от инфаркта, который мог бы настигнуть их в три часа ночи или за ленчем. Но они знают, что смерть придет в день, ничем не отличающийся от других – на завтрак поджаренные хлебцы, чай, бессвязная болтовня дождя, сосед во дворе, который просит вернуть электродрель. И они бегают как могут, стуча в панике своими дорогими спортивными ботинками, считая круги, как провинившийся ребенок считает удары розгами.
Но Герни знал и других бегунов, которые не ведали, куда и зачем бегут. Просто такова была традиция, а традициям не нужны ни причины, ни цели. Люди эти не были особо закаленными или решительными, но они существовали в том мире, о котором не знало большинство человечества. Он лежал где-то за пределами повседневности.
Герни чувствовал себя на подъеме. Он пробежал восемь миль, и его разум, очистившись, теперь почти спал. Первой ушла боль, затем перестали осаждать мысли, остались лишь отпечатки того, на чем концентрировался его взгляд. Преодолев длинный пригорок за рощицей.
Герни решил передохнуть и лег на землю так, чтобы солнце не слепило глаза, но при этом можно было бы смотреть в небо.
Пара канюков летала в небе, то паря на высоте ста футов, то пересекая какие-то невидимые линии. Герни наблюдал, как они машут своими широкими крыльями в теплом воздухе, и чувствовал себя таким же легким и свободным, как эти птицы. Он почти физически ощущал беззаботность их охоты, легкое скольжение с луга на луг, уверенность в успехе. Он глядел на них, пока они не скрылись, а затем побежал к дому.
Он принял душ, приготовил себе легкий завтрак и большую часть дня провел за письменным столом в гостиной, позвонив в банк и своему брокеру. К бумагам он относился как исполнительный клерк. Подобно многим одиноким людям, Герни хорошо готовил и был аккуратен в повседневной жизни.
Он был одинок по своей натуре, но редко испытывал одиночество. Прошлое не тяготило его, как, впрочем, и будущее. Он сам выбрал такую жизнь, сознавая, что в силу своего характера не смог бы обременить себя никакими излишествами, как это делают другие. Выбирая одно, мы теряем другое. Герни избрал жизнь без жены и детей, без чувства ответственности за продолжение рода, без счастливого беспорядка подобного бытия.
К нему вернулись впечатления от поездки в горы Сардинии. Женщине было больно идти, он заставлял ее почти что бежать. Это давалось ей с огромным трудом, но она все же преодолела себя. Мальчик сидел у него на плечах. Молчал, только крепко сжимал его голову. Лишь когда они добрались до машины, женщина сломалась. Герни сосредоточил все внимание на дороге, зная, что не может ответить на ее страдания и облегчить шок. Она чувствовала себя жертвой. Для своих похитителей она была вещью для обмена, товаром. Таков был их кодекс чести: он обычно благоприятствовал тем, кто его устанавливал. Сам Герни никогда не прибегал к столь примитивным уловкам, хотя случившееся в Сардинии его не угнетало. Ситуации, с которыми он сталкивался, хранились в его памяти и словно заносились на бумагу, готовые в любой момент всплыть, если того требовали обстоятельства. Благодаря этой аккуратности, Герни хорошо справлялся с работой. Конечно, он не был лишен чувства сострадания, вовсе нет, но считал, что его роль прежде всего требовала эффективного клинического подхода и внимания к технике похищения. Последующие процедуры – терапию, консультации – он оставлял другим, хотя хорошо знал о том, как они необходимы.
В душе его всегда жило безотчетное чувство холодной ярости. Им двигала какая-то суровая нравственность, которую, впрочем, он высмеивал в других. Она уживалась в нем с изворотливым