пошел я на уступку. – Но мои объяснения нужны лишь людям с ограниченным мировоззрением. Для большинства, которое пытается увидеть в моих работах только боль, а не обширный культурный срез, представленный в них. Мои работы не просто занимают пространство, они живут в нем.
– Это очень напоминает высказывания Хайдеггера, работы которого вдохновляют и Лорен Рид, – заметил он с удивительной проницательностью – удивительной для него, конечно.
– Уверяю вас, я не разделяю ее точку зрения, как и она точку зрения Хайдеггера, как бы красноречиво она не заявляла об обратном, – объявил я ему.
После этого он, наконец-то, заткнулся. Мы взялись за литье.
Бронза заполнила форму, и еще до того, как она остыла, он ринулся к своей сумке за камерой.
– Нет, – твердо сказал я ему. – Никаких фотографий. Как я вам уже сказал, эти лица – мои наброски. Если они сумеют вдохновить меня на создание новой семьи в мою серию, то их увидит весь мир. А до тех пор они не будут выставляться.
Он попытался подействовать на мое эго, сказав, что мир искусства заслуживает того, чтобы увидеть эти «удивительные творения» сейчас, даже в нынешней форме. Он был несомненно прав. Но я вывернулся, сказав, что мне нет нужды производить впечатление на разных знатоков.
– Керри помогала вам в работе над ними? – спросил он, впервые за день упомянув ее имя.
– Нет, никто еще с ними не работал. Их еще никто не видел.
Он оторвал глаза от своего блокнота и спросил, что я думаю о ее работах. Я не мог в это поверить. В середине интервью о моем искусстве спрашивают мое мнение о какой-то студенческой чепухе.
– Я их никогда не видел, – ответил я с неподдельным безразличием, которое и испытывал в тот момент.
Он заглянул в блокнот и задал мне очередной докучный вопрос о лицах:
– Почему вы показали мне эти новые лица?
Его собственное лицо при этом оставалось бесстрастным. Я подумал, что он хороший игрок в покер.
– Потому что вы пишете книгу. Я хочу, чтобы вы видели все мои работы, мои самые последние произведения, которые вполне могут оказаться лучшими из того, что я делаю за свою жизнь.
Я не верил в это ни на минуту, но надо как-то подсластить ответ.
Он, нахмурившись, заглянул в блокнот и захлопнул его. Дело кончено. Я чувствовал, что именно это он сейчас и скажет. Он уедет, и я больше его не увижу. Я отчаянно пытался найти какую-нибудь зацепку, чтобы объяснить свои нападки на Лорен Рид и других скульпторов. Очевидно, это было заметно со стороны.

Хорошо покормил Бриллиантовую девочку и Ее Светлость, мясо с картошкой и спаржей. Ее Светлость засветилась, увидев свою тарелку, но я не собирался польстить ей. Я уже видел, как Бриллиантовая девочка делилась с ней своей порцией. Не хочу, чтобы она теряла хотя бы унцию своей сочной плоти ради Ее Светлости.
Они легко добились физической фамильярности атлетов, делящих между собой раздевалку. Они терлись друг о друга, не задумываясь о прикасаниях. Должно быть, они догадывались, что мне все известно. Но Бриллиантовая девочка продолжает демонстративно засовывать палец за пояс джинсов Ее Светлости.
– Как погляжу, вы тут счастливы вдвоем, – заметил я с беспокойством, которое смогла уловить только Бриллиантовая девочка.
– А как же, – ответила Ее Светлость довольно убедительно. Слишком убедительно, чтобы ей можно было верить. Чуть-чуть... натянуто.
У Бриллиантовой девочки план был более тонкий. Она притянула к себе Ее Светлость, поцеловала ее сзади в шею, но при этом не сводила с меня взгляда. На какое-то мгновение Бриллиантовая девочка высунула кончик языка и только тогда сказала, что им нужно бы помыться.
– Я принесу вам воду и мыло.
Они мылись, а я наблюдал за этим действом на мониторе. Ее Светлость изображала саму скромность. Про Бриллиантовую девочку такого не скажешь. Она и раньше во время мытья проделывала со мной подобные фокусы. Каскад поз. Во всем этом было уже кое-что знакомое, но я с волнением наблюдал за действом.
И вот только тогда, во время блаженства после оргазма, я вспомнил о том, что сказал Пустозвону о работах Ее Светлости. В животе у меня все сжалось. В полном смысле слова меня передернуло. Я сказал, что никто никогда не видел их. А ведь в первый раз, когда он пришел сюда, я назвал эти работы многообещающими.
Я с трудом восстановил дыхание. Это всего лишь маленькое противоречие, которое Пустозвон, скорее