в первый раз. Они такие во всех отношениях девичьи, такие упругие, так выступают вперед. Они еще не страдали от детей или времени, ожирения или потери веса, качающаяся часть женской плоти. Они... великолепные... непорочно белые с маленькими сосками. Темная полоска между ними образует почти правильную «V», соответствующую «V», расположенной ниже, на такой привлекательной, такой заманчивой белизне, что я не могу оторвать взгляд. Я обнаружил, что умоляю ее повернуться так, чтобы я мог лицезреть ее попку, которую до этого видел только мельком. И вот она сделала именно то, что я хотел. Но ее чертова мамочка взяла полотенце. Я проклинал эту женщину. Я убил бы ее, если бы она закрыла прекрасный образ, но Джун подняла полотенце между дочерью и мужской половиной семьи.
Я очарован бледным отпечатком трусиков на попке Бриллиантовой девочки. Мое дыхание – настоящая буря. Она с такой простотой исполняла самое великое мое желание, словно знала, чего я хочу.
Она подошла к краю клетки. Ее мать все время держала полотенце рядом с ней. А она взяла остатки воды в ведре и начала тщательно и без спешки мыться. Не торопясь? Да, я в этом несомненно уверен. Сегодня она не такая деловая. Она сегодня дерзкая. Бесстыдная. Знает, что делает... знает. Она порождает во мне все более и более богатые фантазии, и мне приходится сдерживаться, чтобы не вытащить ее из клетки. Я и так уже провел слишком много времени, наблюдая за ней, думая о ней. Прошлой ночью она даже мне приснилась. Она везла ребенка в коляске, назвала его Персик.
– Персик, – прошептала она мне в ухо.
Даже во сне я чувствовал ее горячее и влажное дыхание. Персик? Я только подумал об этом, но ничего не сказал.
Теперь она снова повернулась ко мне попкой и терла себя, терла, терла. Пробежала мочалкой по всему позвоночнику, потом вылила грязную воду и снова начала мыться. Ее кожа из бледной стала розовой.
Мечтать о ней? Никогда не мечтаю о них. Никогда. Мои мечты не отягощены такими трюками. Сейчас мне хочется встать на колени позади нее, положить руки на ее бедра, почувствовать их упругость, те волны тепла, которые они испускают, когда я их широко раздвигаю. Я хочу, чтобы мой язык прочувствовал тот жар, который она может предложить, одновременно вдыхая ее запах.
Она довела меня до этого. Она должна умереть, но, конечно, она права: она уйдет последней.
Я отвернулся от экрана, когда она снова нагнулась, подставляя моему взору все то, что меня так воспламенило. Теперь мне и самому надо обтереть себя, но когда я взял полотенце, я понял, то, что продемонстрировала Бриллиантовая девочка, полностью меня не удовлетворило.

Глава шестая

Свет мягко сгущался, словно чехол надели на пустой автомобиль. Лорен отступила на шаг назад, рассматривая законченный постер: земляные розовые с коричневым пигментные пятна. Все это совсем не походило на краски за окном ее студии, которые выходили на Лос-Анджелесский национальный лесной заказник, строгий пейзаж, совсем не заслуживающий такого названия. Там она видела только зелень. Одинокие кустики, которые сумели высосать достаточно влаги для выживания, да зеленые холмы, поднимающиеся за грядой сосен – жалким подобием своих собратьев с северо-запада. Пригретые солнцем деревья казались хрупкими – чахлые побеги – порождения сухой земли со строгими запросами.
Лорен вытерла перепачканные руки о джинсы, глубоко вздохнула и отвернулась. Окно между студенческими занятиями она провела очень продуктивно. Она закончила последнюю работу из серии с забавным французским названием. Теперь можно уезжать. Она задумалась, что скажут критики об этой работе. Ей бы хотелось быть к этому равнодушной, но у нее не получалось. Большинство критиков к ее работам относились снисходительно, хотя ярлыки, которые они к ним приклеивали, порой бывали довольно странными. Например, «Артвик» назвала ее последнюю выставку «постмодернистской... минималистской... и феминистской», и все это в одном предложении. Другой критик нанес меткий удар в ее эго, сравнив ее творчество с творениями Генри Мура, одного из наиболее уважаемых скульпторов прошлого столетия, сказав, что ее вазы «с их внешней первобытной простотой и богатым внутренним содержанием являются эхом образов мастера, который для своих работ подыскивает чувственный язык, подходящий для менее пресыщенных времен». Это оказалось настоящим