неожиданный вопрос.
– Разумеется, знаю, но с каких это пор полицейские стали проявлять интерес к живописи?
– Самое обыкновенное любопытство, не более того, – ответил Коста. – Ну и кто же это?
– Караваджо. Это его автопортрет. Он специально изобразил себя на этой картине.
– Зачем?
– В качестве сочувствующего свидетеля, надо полагать.
– И непосредственного участника, – задумчиво добавил Коста, не отрывая взгляда от картины. – Посмотрите на выражение его лица. Он как бы спрашивает самого себя, зачем пишет эту сцену. Почему воспринимает кровь умирающего Матфея как нечто священное, сакраментальное? А самое главное – для чего изображает себя? Думаю, он хотел сказать следующее: мы все причастны к этой трагедии вне зависимости от того, участвовали в ней или нет.
– Неплохое толкование, – удовлетворенно кивнул головой Денни. – Думаю, вы уклонились от своего истинного призвания.
Он снова уселся на диван и взял бутылку с пивом. Ник Коста последовал за ним, теряясь в догадках насчет того, удалось ли ему добиться желаемого результата.
– Вы не совсем обычный молодой человек, – заметил Денни. – Интересно, многие полицейские сейчас заглядывают в церковь?
– Лично я хожу только в те церкви, где есть интересные картины, – ответил Коста. – В моих посещениях нет ничего религиозного.
– Да, вероятно, вы правы, – согласился Денни. – По крайней мере вы имеете право так думать. Честно говоря, я не видел эту картину уже много лет. Знаете, порой просто забываешь о том, что является наиболее важным в жизни. Когда в твоем доме висит такая картина, невольно начинаешь воспринимать ее как нечто само собой разумеющееся. Помню, впервые попав в Рим, я пришел в восторг от этого города. Мне тогда казалось, что здесь все так или иначе связано с католицизмом... – Он махнул рукой в сторону площади Святого Петра. – Впрочем, мне лучше держать рот на замке, правда, Брендан?
Ирландец нервно поерзал на стуле, но промолчал.
– Ну и черт с ним! – Денни швырнул голубую папку на стол. – Забирайте ее. Даром. Без каких бы то ни было условий. Только скажите своему Фальконе, что я очень надеюсь на его понимание и поддержку. Думаю, он оценит значение этого досье. Оно дорогого стоит. И еще пусть подумает о том, что я иду на огромный риск, отдавая вам документы Ватикана, касающиеся частного лица. Может быть, это вызовет у вашего начальника ответное желание хоть как-то помочь мне.
Ханрахан рванулся вперед и попытался схватить папку. Однако Денни успел подскочить к столу и накрыл ее изящной ладонью.
– Нет, Брендан, – твердо сказал он, – это решение окончательное и бесповоротное.
– Боже мой, Майкл, – взмолился Ханрахан, – что ты делаешь? Ведь без этих бумаг ты не сможешь выторговать у них свободу.
– Мне все равно, – тихо ответил Денни. – Я не хочу, чтобы на моей совести были еще какие-нибудь жертвы. Пусть забирают.
Ханрахан выругался сквозь зубы и неохотно вернулся на стул.
– В таком случае мне здесь больше нечего делать. Вы можете говорить сколько угодно, но только без меня.
Коста посмотрел Денни прямо в глаза:
– Вы знакомы с Сарой Фарнезе?
– С кем? – и глазом не моргнув переспросил Денни.
– С преподавателем университета, о которой много писали в газетах. Именно она заварила всю эту кашу.
– Ах да... – протянул Денни, притворившись, будто что-то припоминает. – Я действительно где-то читал про нее. – Он пожал плечами.
– Что это значит? – не понял Ник. – Да или нет?
– А вы очень упрямый молодой человек, – сухо заметил Денни, покосившись на гостя.
– Нет, мне просто любопытно. Денни недоверчиво хмыкнул:
– Знаете, даже менее любопытным людям, чем вы, известно, что в свое время я был очень неравнодушен к женщинам.
– Я задал вам весьма специфический вопрос, – уточнил Коста.
– У вас с собой нет, случайно, ее снимка? – поинтересовался Денни. – Я плохо помню фотографии в газетах.
– Нет. Но я могу повторить ее имя – Сара Фарнезе.
– Ох уж эти имена! – Денни иронично улыбнулся Ханрахану. – Брендан, он думает, что имена – это самое главное в нашей жизни. Господи, кого же сейчас принимают на работу в полицию? Я еще могу понять интерес к живописи, но эта наивность...
Ханрахан, глядя на голубую папку, промолчал.
– Позвольте мне быть с вами предельно откровенным, сын мой, – назидательным тоном произнес Денни. – Если человек моего возраста и положения вдруг начинает