тот умрет.
Проторову стало его даже немного жаль, когда он услышал нечленораздельный лепет — результат множества инъекций, которые доктор вогнал в этого объекта. Негоже современному воину, захваченному врагом, попадать в такую ситуацию, когда он оказывается насильственно ввергнутым в быструю смену дня и ночи, когда недели прессуются в часы, и, согласно современной теории, измученное тело, разблокировав мозг, само должно делать их работу.
Ничему этому Проторов не верил. В наше время есть способы не дать агенту заговорить, когда он того не хочет: гипноз, электронные имплантанты. А если и это не поможет, у него всегда оставалась возможность самоликвидироваться.
Громкие животные звуки все усиливались, и печаль переполнила сердце Проторова. Нет, не так должен кончать человек их профессии! Лучше уж погибнуть в жестоком рукопашном бою, когда тобой движет единственное животное побуждение — любой ценой избежать гибели.
Мысленно Проторов вернулся к тому дню, когда он в первый раз почувствовал холод. “Почувствовать холод” — нелепая фраза, бытовавшая в Управлениях КГБ для обозначения убийства. Этот самый первый раз навсегда отложился где-то в уголке его сознания.

* * *

В то время он, Проторов, был совсем еще зеленым лейтенантом. Получив приличную подготовку в школе КГБ под Севастополем, он возомнил себя неким суперменом, которому все нипочем. Оперативной работы, которая определяет истинную цену специалисту, он тогда еще и не нюхал.
Его отправили в отдаленный район Северной Сибири, где проводилась серия сверхсекретных экспериментов по использованию постоянно дующих там сильных ветров. Стало известно, что этими работами заинтересовались американские секретные службы, внедрившие туда своего агента.
Проторов выследил его и заставил выскочить из своей норы. Началась безумная погоня. От Верхоянска, самого холодного места на земле, они мчались один за другим по насквозь промерзшей тундре, в сторону бескрайних ледовых полей.
В Верхоянске безраздельно властвовал холод. Человек здесь ничего не значил — он был всего-навсего крошечной точкой в огромных заснеженных просторах. Снег и лед, земные недра, скованные намертво вечной мерзлотой... Снег слепит глаза, ветер захватывает дыхание, его леденящие объятия наводят на мысль о смерти.
Проторов, однако, мог позволить себе одну-единственную мысль о задании, первом после выпуска. Что из того, что он не понимает его значения? Неотступно и целеустремленно он гнался за своей жертвой, не упуская ее из виду.
Но вот настал момент, когда они столкнулись на льду, сцепились, падая и скользя, съезжая по снежному склону. Вокруг них вихрем взвилось снежное облако.
Проторов сглупил и взял в дорогу пистолет с глушителем и складной нож. На морозе, однако, смазка застыла — хоть плачь, хоть смейся. Пистолет не действовал, нож не открывался. Приходилось драться голыми руками.
Минут тридцать они барахтались и кувыркались в снежном сугробе. Тяжелая одежда мешала рукопашному бою, связывала движения; мороз отнимал силы. Уже после лейтенант понял, что одержал верх исключительно благодаря своей выносливости. Он не был ни хитрее, ни сильнее, ни изворотливее своего противника. Ничего из того, чему его учили в центре подготовки, здесь не пригодилось. Просто он дольше продержался.
Проторов вдавливал темноволосую голову американца в розовый от крови снег до тех пор, пока его дыхание не замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Возникло нечто вроде чувства удовлетворения при мысли о том, что вот он, Проторов, еще жив, хотя грудь сдавило, во рту пересохло, кровь молотом била в виски, а к горлу горьким и едким комком подкатывала желчь.
Вдруг его охватила неудержимая дрожь, будто из него разом ушло все тепло. Он тупо уставился на скрюченное тело, на котором сидел верхом. “А ведь это был живой человек...” — мелькнуло у него в мозгу. Этого человека называли врагом государства.
— Да, — прошептал он, — это был враг...

* * *

— ...времени больше нет, — услышал он, пробуждаясь от воспоминаний. Не желая, чтобы его рассеянность была замечена, он переспросил подчеркнуто резким тоном:
— Что вы сказали?
— Мы израсходовали все время, какое оставалось в нашем распоряжении, товарищ, — снова повторил доктор.
— И что же мы получили? — Проторов хотел знать положение дел. — Есть у нас хоть что-нибудь?
— Магнитофон зафиксировал