услышанное вами будет сохранено в строжайшей тайне.
Николас понимал, что ему оказывают честь, прося о помощи, и только хотел было утвердительно кивнуть, как Томкин резко сказал:
— Никто из моих сотрудников не имеет права давать одностороннего обещания. Возможно, то, о чем вы просите, нанесет ущерб “Томкин индастриз”. Мистер Линнер не может дать такого обещания.
— Я могу дать честное слово, — сказал Николас, — и я его даю, Сато-сан: никто ничего не узнает, никто из посторонних.
— Включая полицию?
— Что, черт побери, здесь происходит? — заорал Томкин. — Что вы затеваете? Полицию в наши дела вмешивать нельзя, никого нельзя! — Он встал. — Все, Ник, мы уходим.
Николас не двигался. Он и Сато не отрываясь смотрели друг на друга.
— Вы просите о многом, — сказал Николас.
Мисс Ёсида стояла теперь позади Сато. Томкин приутих.
— Хай, — кивнул Сато. — Да. Но не больше, чем может попросить один член семьи у другого. Вы же понимаете, что мы теперь семья.
— Хай, — кивнул Николас в ответ. — Мое слово остается в силе. Это относится ко всем нам.
— Так, так, — покачал головой Томкин, — я в этом деле не участвую. Ник, если ты думаешь, что... — Он оборвал фразу, не выдержав взгляда Николаса, излучавшего некую мощную силу, и молча опустился в кресло.
Николас снова повернулся к Сато.
— Томкина-сан это тоже касается.
Сато снова кивнул: “Хорошо”. Он встал.
— Пожалуйста, следуйте за мной.
У лифта их встретил Иссии и великан с иссиня-черными волосами, уложенными в замысловатую прическу “итёмагэ”, что указывало на то, что он был ёкодзуной, обладателем высшего титула в “сумо”.
— Котэн, — представил им своего телохранителя Сато.
Сато остановил всех в коридоре, перед дверью в парную. Пар был уже выключен, но Сато все же предложил им снять пиджаки. Мисс Ёсида аккуратно сложила их и повесила на левую руку. Она встала около двери как часовой, со странным остекленевшим взглядом. Вокруг никого.
— Господи Иисусе! — воскликнул Томкин, когда увидел тело, распростертое на кафельной скамье.
— Пожалуйста, осторожнее, здесь много крови, — сказал Сато, и они встали по периметру комнаты. — Труп Кагами-сан нашли только что, и поэтому мисс Ёсида прервала нашу встречу.
Нанги стоял молча, слегка опираясь на свою трость.
— Вы видите его щеку? — спросил Сато. — Я имею в виду левую.
Томкин удивленно посмотрел на Сато: он был в панике от увиденного.
— Что-то не похоже, чтобы вы сильно расстроились.
Сато повернулся к нему.
— Он мертв, Томкин-сан. Это карма. Не в моих силах вернуть ему жизнь. Но он работал с нами много лет, и мне будет его недоставать. Скорбь остается в душе, и здесь это хорошо понимают. Томкин отвернулся и засунул руки в карманы. Сато с минуту молча смотрел на него, потом обратился к Николасу:
— Линнер-сан. — Тон его голоса был совершенно спокоен.
Николас стоял неподвижно с того самого момента, как увидел труп. Он не мог отвести глаз от левой щеки Кагами.
— Мне кажется, это похоже на иероглиф, — продолжал Сато.
— Я вижу только кровь, — отрезал Нанги. — Ему нанесли по меньшей мере дюжину ударов.
Не говоря ни слова, Николас осторожно по забрызганным кровью плитам пересек комнату. Повсюду растекались густые кровавые лужи, но он двигался так легко и осторожно, что не задевал их. Томкин уже видел эту особую, по-кошачьи мягкую, походку, когда к нему в офис пришел Сайго с намерением убить его.
Николас достал носовой платок и осторожно промокнул сгусток крови на левой щеке Кагами.
Нанги издал хриплый возглас:
— Иероглиф.
— Что все это значит? — спросил Томкин.
— У-син, — ответил Николас. Он не верил своим глазам. Кровь стучала у него в висках, как молот по наковальне. Он ощутил сильное головокружение, реальность ускользала от него.
— Это на китайском, я знаю, — заметил Сато. — Точнее, на древнекитайском. Но не видя четкого написания иероглифа, не могу сказать точно, что он обозначает.
Николас обернулся; лицо его стало бледным. Кроваво-багровый знак предвещал несчастье.
— У-син, — медленно проговорил он, — это особая серия ритуальных наказаний китайского уголовного права.
В комнате воцарилось молчание. Сато посмотрел на распростертое тело своего друга и коллеги, потом перевел взгляд на Николаса и спросил:
— Значит, он не последний?
Николас кивнул. В его глазах была мука. Он не представлял, что ему когда-нибудь придется говорить