белые блестки, которые тускнели и смягчались, превращаясь в насыщенное сияние благодаря наползающему со всех сторон туману.
Двойные ряды фонариков, изогнутые в форме нитки жемчуга на шее какой-нибудь экзотической африканской принцессы, указывали путь к какой-то черной горбатой тени, поднимающейся над волнообразной землей. А позади этой громады, должно быть, лежало море: Николас уже чувствовал его острый соленый дух.
Сидевший рядом с Николасом Сато заерзал, и по воде от них обоих пошли мягкие круги.
— Вон там, — сказал он тихо, — разве этот вид не один из самых прекрасных в мире, разве он не делает Японию уникальной?
Николас посмотрел в указанном направлении и увидел крутой отрог отвесных скал, сбегавших к Тихому океану. На его вздымавшейся груди ритмично покачивались крошечные оранжевые фонарики на носу и корме рыбацких посудин. Их хозяева и команды в поте лица гнули спину.
— Они кажутся такими маленькими и суетливыми, будто светлячки, — сказал Николас. У него слипались глаза. День был долгий и трудный, полный тревог и опасений за жизнь его друга. И теперь горячая вода волшебным образом расслабляла его напряженное тело, сведенные мышцы, сухожилия на шее и плечах. И накопившаяся за день усталость утекала прочь. Он все еще беспокоился из-за того, что позволил Сато ехать с ним. Но коль скоро сам он был здесь, а Котэн сторожил около ротэнбуро, Николас почувствовал себя более уверенно, чем поначалу.
Сато блаженствовал, ему было хорошо. Он вытянул свои длинные ноги и погрузил их в маленький водоворот, дыша полной грудью, наслаждаясь ощущением здоровья, которое внушал ему этот минеральный источник. Именно тогда он и почувствовал что-то у своей левой икры. Это что-то было мягким и теплым и со странной настойчивостью толкало, толкало, толкало его.
Он вяло наклонился вперед, представляя себя этаким журавлем, скользящим по воде в узеньком морском заливе. Его ищущие пальцы ухватили что-то похожее на пучок морских водорослей. Сато с любопытством медленно потянул их вверх. Они оказались довольно увесистыми.
Дождь прекратился. Свет фонарей доставал до пузатых бегущих облаков. Они скользили по небу, сливаясь и расходясь, и холодный опаловый свет луны, проникая в прорехи, окутывал, будто корона, тот предмет, который Сато извлекал из окутанного паром источника.
Его мышцы напряглись от усилий, и ему пришлось действовать двумя руками, хотя Николас пришел на подмогу. Что-то чудовищно тяжелое упало под водой на его ноги. Потом оно медленно поднялось над водой, будто призрак, встающий из пучины, и Николас вздрогнул.
— О, Будда! — прошептал Сато.
Его руки так тряслись, что капли воды веером падали с извлеченного ими предмета. Это было тело с изображением огромного тигра, свернувшегося клубком. Вода стекала с мощной спины, когти задних лап словно оставили вмятины вдоль изогнутого хребта. Из-за воды казалось, будто цветная татуировка ожила.
— О, Феникс, что же они сделали с тобой? — негромко воскликнул Сато.
Подернутые дымкой слепые мертвые глаза уставились на него, распухшее лицо, обращенное к небу, блестело в лунном свете, зубы были крепко стиснуты, как будто даже боль не могла поколебать решимости их обладателя.

* * *

Акико думала о том обещании, которое она дала Сайго. Или, говоря точнее, дала “ками” Сайго.
Она перевернулась на своем футоне, провела рукой по глазам. Красный свет потеснил мрак. “Гири”. Это связывало ее, словно стальные наручники. Не в первый раз жалела она, что родилась японкой. Как, должно быть, свободны американки или англичанки. И никакого тебе “гири”. Ибо Акико знала, что, если не чувствовать “гири”, то и не будешь связана им. Но она была японкой. Кровь самураев текла в ее жилах. О нет, не кровь прославленного Офуды. Она выбрала это имя по достижении совершеннолетия во многом по той самой причине, по которой Жюстин предпочла именовать себя Тобин вместо Томкин: она хотела скрыть свое прошлое.
Но разве было такое время, когда она в мыслях называла себя Акико Симада? Она ведь даже не знала полного имени своей матери. В фуядзё употреблялись только прозвища, да и те зачастую были ненастоящими. Икан! Получила ли ее мать это имя при рождении? Или она взяла его уже в фуядзё? Или же, что было столь же вероятно, те, кто управлял этим “замком, не ведавшим ночи”, попросту дали его ей?
Она опустила руки и сложила