встали над Николасом, как охотники над добычей, гордые сознанием собственного превосходства, но все побаивались своей новой и чрезвычайно опасной жертвы.
— По-моему, он достаточно обездвижен, — заявил доктор, надевая очки. — Надеюсь, все пройдет, как обычно.
Ну и дурак, подумал Проторов и кивнул Котэну. Огромный борец “сумо” подошел к лежащему на левом боку Николасу.
— Дыхание глубокое и ровное, — сказал доктор, наклонившись, — веки не дрожат, пульс замедлен, цвет кожи говорит о полной потере сознания.
Он произносил эти слова как некое заклинание против того, чего не понимал и, следовательно, не мог контролировать.
Проторов жестом велел Русилову встать позади Николаса.
— Все отлично, — сказал он Котэну.
Николас ударил приближающегося к нему толстяка. Ему было не трудно задержать дыхание, чтобы газ не проник в легкие. По меньшей мере, восемь разновидностей ниндзюцу основаны на дыхании и управлении нервной системой по принципу тибетской йоги. Это же относилось и к контролю температуры тела.
Доктор отпрянул, когда Николас бросился на Котэна, стараясь ударить его ногами в колени, а не в огромный живот, как это сделал бы человек, ничего не знающий о мощи этих борцов.
Котэн среагировал моментально, ему удалось отбить атаку Николаса. Но не совсем. Он избежал переломов, но все же упал.
Николас слышал приказы Проторова, видел доктора, отошедшего подальше от места схватки, видел приближавшихся молодых лейтенантов. Он не сомневался, что без труда справится со всеми ними. Он занимался Котэном и одновременно решал в уме задачу, как справиться с четырьмя врагами.
Четверо!
Это было последнее, что он осознал, когда Русилов всадил ему шприц в предплечье. Он слишком поздно начал бой. Пять черных пятен поплыли перед глазами; он видел пять человек, склонившихся над ним, чувствовал, как Котэн бил его по голове.
Пятна превратились в черные колодцы, куда он провалился. До него еще доносились приглушенные, как эхо, голоса, слова, не имеющие смысла, вопросы, оставшиеся без ответа. Затем сильный наркотик поразил его мозг, и он впал в забытье.
— Хорошо сделано, — сказал Проторов Русилову. — Видите, доктор, — продолжал он, — что бы ни говорилось в ваших книгах, мы работаем с не простыми смертными. Этот человек может прикоснуться к вам одним пальцем и убить.
Доктор ничего не ответил, он дрожал мелкой дрожью, думая: “Ничего не понимаю. Он должен был давно потерять сознание”. Вслух он сказал:
— А вдруг он снова притворяется?
Проторов усмехнулся.
— Вряд ли. Он не в силах управлять внутренними инъекциями в своем кровопотоке.
И кивнул в сторону деревянной конструкции у задней стены.
— Ладно, Котэн, привяжи его повыше.

* * *

“Ты должна вернуться к источнику...” Его источнику. Слова Масасиги Кусуноки всплыли в ее памяти, на фоне диалога между Сато и Фениксом. Акико снова и снова прослушивала эту часть их разговора, словно он мог что-то прояснить и увенчать успехом ее тщетные попытки разгадать загадку.
Она сидела в комнате Котэна, обхватив руками колени и положив на них голову. Она была голой, и в свете лампы ее кожа блестела, как будто намазанная маслом. Несмотря на достаточно яркий свет, множество теней скрывало очертания ее тела. Открытая и невидимая, она была физическим воплощением тайны ее души.
“Люди, пославшие его, представляют огромную угрозу для Японии”. Слова Масасиги-сан.
Масасиги. Что заставило ее поехать прежде всего в “Гёкку-рю”? Она не знала или не могла вспомнить. Но она помнила, как впервые увидела Масасиги Кусуноки. Именно тогда она обнаружила связь со своим прошлым — неизвестным ей прошлым. Она принадлежала Сайго в супружеской жизни, а Масасиги — по долгу службы. Акико была женой Сайго всего три недели и шесть недель назад ушла из замка Кёки.
В “Гёкку” Масасиги-сан впервые поддержал ее. Он покинул Совет вместе с ней, когда другие сэннины встали и выразили несогласие: они не могли позволить женщине остаться.
И они отправились вместе в Ёсино, в “Тэнсин Сёдэн Катори”.
Зачем он так поступил? Что особенное увидел в ней сэнсэй? И как он ошибся! Его опека принесла ему смерть; смерть от рук той, кого он защитил.
Акико вспомнила улыбку на его лице в тот момент, когда он вступил из жизни в смерть. Почему? Кто может улыбаться в такой миг? В жизни Масасиги не было места грусти. Он жил в гармонии со вселенной, в согласии