Как цветок во время ханами, она достигла пика своей красоты и, миновав его, уже не смогла вернуться назад. Черная хандра, будто саван, окутала ее, покрыла некогда совершенный лик сеточкой морщин; Икан пристрастилась к сакэ и во время любовных свиданий падала без чувств, как будто пребывать в сознании ей было невыносимо тяжело.
Содержатели фуядзё, естественно, встревожились, а когда состояние Икан стало ухудшаться все быстрее, они пришли в ярость. Ее могло бы хватить еще на много лет, и они чувствовали, что, перейдя ту грань, за которой совокупление уже не играло первостепенной роли, Икан могла бы раскрыть себя как самая очаровательная наставница в их заведении, воспитывать молоденьких женщин.
Но не судьба. Весной 1958 года, когда Акико было тринадцать лет, Икан не смогла подняться с футона. Волна страха, будто злой дух “ками”, промчалась по фуядзё, и девушки сделались нервными и вспыльчивыми. Все разговоры сменились перешептываниями, когда прибыл врач и медленно пошел вверх по длинной лестнице в комнату Икан. Несколько девушек держали Акико, порывавшуюся подняться следом за врачом.
Жизнь покинула некогда роскошное тело Икан. Старый врач покачал головой, поцокал языком, присел на краешек футона. Он пристально вглядывался в это бледное лицо и думал, что никогда в жизни не видывал в мире людей такой величавой красы.
Под боком у Икан он нашел бутылку из-под сакэ и какой-то маленький пузырек. Он был пуст, только на стекле остался налет какого-то белого порошка. Врач сунул в пузырек мизинец, потом лизнул его побелевшую подушечку. Он опять покачал головой и поцокал языком.
Услышав сзади шорох, врач проворно спрятал пузырек в карман. Вероятно, что-то следовало сделать, поэтому, когда содержатели фуядзё спросили его о причине смерти, врач безвольно пожал плечами и ответил, что Икан скончалась от разрыва сердца, тем более что в каком-то смысле так оно и было.
Он не испытал никаких мук совести, солгав им и даже выписав ложное свидетельство о смерти. По правде говоря, этот поступок преисполнил его сознанием собственного благородства. Он читал в газетах о скандальном самоубийстве заместителя министра Симады и о найденных впоследствии уликах против него.
“Эта женщина немало перенесла, — подумал он. — Пусть же почит с миром и от естественных причин, дабы не давать воли злым языкам”.
У хозяев фуядзё не было желания тратить время, объясняя Акико, что произошло. И в конце концов она поняла, какой будет ее жизнь отныне и до самого смертного часа. И умрет она, быть может, точно так же, как умерла ее мать, утратив волю к жизни. Сознавать это было совершенно невозможно.
В ту же ночь Акико собрала свои пожитки, почти так же, как это делала Икан в ночь перед отъездом с фермы родителей в далекой глубинке. Она захватила несколько вещиц своей матери, которые она любила и не хотела оставлять в фуядзё, где их присвоили бы местные мародеры. Запихнув все это в небольшой побитый бамбуковый чемоданчик, она под покровом ночи незаметно выскользнула из этого дома. Работа там была в самом разгаре, и это помогло ей улизнуть незамеченной.
Вскоре она пересекла узкую улочку и, завернув за угол, торопливо зашагала по темному переулку. Она шла быстро и уверенно, пока не оставила Ёсивару далеко позади. Она ни разу не оглянулась и больше никогда не возвращалась туда.
Разумеется, за ней гнались. Они имели на это полное право. Акико была очень ценным товаром, способным приносить доход много лет. Заправилы фуядзё не имели никакого отношения к якудза. Тем не менее, основатели “замка, не ведающего ночи”, были суровыми дельцами, и их потомки, унаследовавшие этот дом терпимости, мало чем отличались от своих предков. И хотя оккупационные силы разогнали Ёсивару и фуядзё, естественно, был вынужден сменить адрес, его заправилы восприняли бегство Акико весьма неодобрительно. Правду сказать, дни хотели как можно скорее поставить все на свои места и с этой целью отрядили двух головорезов, велев им возвратить девочку туда, где ей надлежало находиться, а в случае, если это окажется невозможно, самым суровым образом покарать ее за вероломство.
Впервые Акико заподозрила, что ее преследуют, когда заметила две движущиеся тени, одна виднелась впереди, вторая — позади, на расстоянии двух домов. Она и вовсе не заметила бы этих теней, ведь они двигались совершенно бесшумно, если