ценам. Но даже этого было недостаточно. Использовались также деньги из подоходного налога, при этом урезывались расходы на строительство, что еще важнее, на дорожные работы.
А самое возмутительное, что теперь этот Тосиро приходит к нему со шляпой в руке и клянчит денег. Кагами знал, что он был разгильдяй каких мало. Тратил все, что зарабатывал, и даже больше. А еще говорят, что японцы очень экономны. Конечно, нельзя судить обо всех по Тосиро. Он был вдовцом, и потому женщины и азартные игры стали его пристрастием. Он обычно нанимал кого-нибудь, чтобы присматривали за фермой, но эти личности особо не обременяли себя.
Во всяком случае, так говорил сам Тосиро. Кагами снова фыркнул. Похоже, кто-то из родственников хорошо его “нагрел”. Тосиро получил по заслугам, и при других обстоятельствах Кагами даже радовался бы, наблюдая плачевное состояние своего шурина. Если бы не необходимость одалживать ему деньги.
Разумеется, вопрос о том, давать ему деньги или нет, даже не стоял. И жена Кагами прекрасно это понимала. “У тебя нет выбора, — отрезала она вчера вечером после ухода Тосиро. — Он твой брат. Тебя с ним связывают семейные узы и чувство долга”. Она сверкнула глазами: “Я думаю, мне не следует напоминать тебе о таких элементарных вещах”.
Ему не имело смысла даже заикаться о том, что, поменяйся они с Тосиро местами, то не увидели бы от него ни одной иены, поскольку тот всегда заботился только о себе. Он не прислал даже подарка Кэну к его выпуску и Тамико — на ее тринадцатилетие. Конечно, дети ни о чем не догадывались. В соответствующие дни они получили подарки якобы от дяди Тосиро. Но Кагами знал, что это жена тайком ездила в “Даймару” и покупала их сама, на его, между прочим, деньги.
Кагами закрыл глаза, чувствуя, как кровь пульсирует в венах. Действительно, это уж слишком. И вовсе он не обязан этого делать.
Вздохнув, он поднялся и, весь мокрый, спустился в маленький холл и прошел в парную. Ему хотелось совершенно расслабиться перед массажем.
Усевшись на облицованную кафельной плиткой скамью, Кагами откинул голову на влажную стену и вспомнил, как ему однажды делали массаж в Корее. В молодые годы он находился там как-то в деловой поездке, но теперь ни за что не согласился бы побывать там снова. Он мысленно содрогнулся при воспоминании об этом массаже. Это больше походило на пытку. Ему следовало бы знать об этом заблаговременно. Корейцы — сущие варвары во всем, за что бы ни взялись. Сёгун Токугава называл их “пожирателями чеснока”. Это было в 1605 году, и с тех пор они, похоже, не стали ни на йоту культурнее. Если не считать, конечно, того, как ловко они научились брать подачки от американцев. Мерзкие людишки, и никакого чувства достоинства.
Кагами встряхнул головой, чтобы отогнать навязчивые мысли о корейцах, Тосиро и иже с ними. Этот день начался для него плохо, но он был решительно настроен закончить его иначе.
Слева от него зашипела труба, выпуская пар. И туман снова начал заполнять комнату. Стало еще жарче, и Кагами вспотел. Он совсем забыл освежиться в душе, прежде чем прийти сюда. И это опять же благодаря Тосиро.
Ну да ладно, Кагами положил руки на живот. За последнее время он изрядно оброс жирком. Может, ему удастся хорошенько пропотеть, это должно помочь сбросить лишний вес. Глаза его были закрыты. Он полностью расслабился.
Дверь отворилась. Кагами не открывал глаз, но почувствовал, что через какое-то время жара спала, а влажная атмосфера в комнате разрядилась. Затем его снова обдало клубящимся паром.
Его вовсе не интересовало, кто вошел. Члены высшего управленческого аппарата целый день сновали туда-сюда в этой части этажа, что продолжалось даже ночью, когда все остальные помещения были закрыты и погружены во мрак. Мужчины редко заговаривали друг с другом, прекрасно понимая все особенности этого восстановления сил, повышающего работоспособность.
Кагами почти не ощущал чужого присутствия, но что-то заставило его открыть глаза. Трудно сказать, что именно — то ли какое-то предчувствие, то ли просто легкое колыхание насыщенного паром воздуха.
Он увидел напротив себя почти неразличимую фигуру. Туман окутывал ее с головы до пят, делая расплывчатыми ее очертания даже для зоркого Кагами.
Немного постояв, эта фигура направилась к нему странной скользящей походкой, настолько легкой, словно она была бесплотным