этого не говорила.
— Конечно, не в таких словах. — Он испытующе на нее посмотрел, словно увидел впервые. — Но в данном случае вы правы. Я пошлю вас по его следу через несколько дней. Времени терять нельзя, так что будьте готовы выехать немедленно. Я дам сигнал по биперу, если вас не будет в здании. Билеты вам оставят в “Пан-Америкэн”. В остальном — все как обычно.
— А как быть с Линнером?
Минк посмотрел на нее с неприкрытым цинизмом.
— Приоритет абсолютный — это Проторов. Если вы с мистером Линнером сможете договориться и действовать заодно, тем лучше.
— А если нет?
— Если нет! — Минк направился к двери. — Если он станет помехой, вам придется его убрать.

* * *

Сэйити Сато отличался большим “хара”. Преклонив колени у низкого лакированного стола, он с виртуозной ловкостью накладывал палочками угощение своему достопочтенному гостю в верхнюю из маленьких тарелочек, стопкой стоявших на столе.
Японское слово “хара” в прямом переводе означает “желудок”, но оно также символизирует благополучного, преуспевающего человека.
Одно из основных правил всех боевых искусств гласит, что ученик должен найти тот глубинный резерв сил внутри себя, который имеется у каждого, располагаясь ниже пупка. В Китае это называется “даньтянь”, в Японии — “тандэн”.
Считается, что там сосредоточиваются силы человека. Человек с большим “хара” сосредоточен на внутреннем самосозерцании, основанном на гармоническом слиянии с природными началами. Японцы часто отмечают, что люди с Запада подпрыгивают на ходу, что свидетельствует об их сконцентрированности лишь на разуме и об отсутствии гармонической настроенности на окружающую природу. Японцы, напротив, ступают основательно, нога идет ровно от бедра и таза — явный признак большого “хара”.
Николас отметил большой “хара” Сато, что льстит каждому японцу. Еще вчера он, Николас, был в Вашингтоне. Ухватившись, как говорят японцы, за хвост нескончаемой ночи, он гнался за темнотой в течение 21 часа. Покинув Америку ночью, он ночью же, хотя и следующего дня, прибыл в Нариту.
Мистер Сабаяма, один из многих клерков Сато, прождал его в аэропорту много часов подряд. Он встретил прибывшего Николаса хмурым взглядом и, пропустив мимо ушей его извинения, взял багаж и направился через здание аэропорта к ожидавшей их машине. Николас спросил мистера Сабаяму, позаботится ли тот о Крэйге Алонже в “Окуре”. В ответ тот заверил его, что в гостинице уже есть кто-то, кто позаботится обо всем, а что до него самого, ему ведено сопровождать Николаса в дом Сато-сан, расположенный на окраине Токио.
Возле отеля Николас вполголоса сказал Алонжу:
— Я, может быть, исчезну на несколько дней, Крэйг, возможно, даже на неделю. Я бы просил тебя поддерживать связь с Нью-Йорком, чтобы все было спокойно. С нас уже хватит неприятностей.
Теперь Николас слышал лишь шорох сучьев самшита, скребущих по деревянным стенам и черепице дома Сато. Воздух снаружи был прозрачен и чист. По обмытым дождем улицам шли пешеходы, сопротивляясь порывам ветра, от которого их только лишь отчасти защищали амагаса. Когда они пересекали реку, впадавшую в Сумидагаву, он мельком увидел высокую арку “Нихонбаси”. Вид моста напомнил ему гравюры Хиросигэ, будто образы великого мастера говорили с ним через столетия.
Вызов в дом Сато не удивил Николаса, получившего его в виде телеграммы, составленной в сдержанных выражениях.
Три убийства, неожиданных и жестоких, были более чем достаточной причиной для этого ночного рандеву. Японцы — люди практичные и в случае необходимости могут пренебречь даже правилами вежливости, если того требуют соображения безопасности.
Но для Николаса это приглашение имело и другой смысл, о котором Сато знать не мог. Оказаться в доме промышленника означало для Николаса снова увидеть Акико, а если повезет, то и поговорить с ней. В его памяти навсегда запечатлелась та затянувшаяся до бесконечности доля секунды, когда малиновый с золотом веер, трепетавший точно цветок в руке Акико, начал опускаться, навсегда изменив его жизнь. Ибо сейчас для него было абсолютно ясно: все, что он делает теперь, после того как увидел лицо Акико, любое решение, которое он принимает, направлено лишь на то, чтобы увидеть ее еще раз.
Его тянуло к ней, как мотылька тянет к пламени свечи, без причины или логики, даже с каким-то странным, глубинным знанием, что это может