повернулся на стуле к компьютеру.
– Я узнаю.
– Видите? На предприятии переориентировка занимает полгода. В управленческом аппарате – пятнадцать лет. А мы делаем это за три минуты. У кого-нибудь есть кофе? Из-за их глупостей я проворонил завтрак...
Мэрилин, улыбаясь, встала. Похоже, все шло очень хорошо. Шарриак напрасно гнал меня в политику: именно здесь я был счастлив. Моя команда работала ровно, я доверял своим людям, все мелкие гадости внешнего мира отступали перед этой простенькой и спокойной реальностью: я находился среди хороших людей. Может быть, я ошибался, захотев плавать в аквариуме для акул вместе со всеми этими Шарриаками. Возможно, существовало на нашей индустриальной планете несколько несуетных заведений с умеренными амбициями, которые занимались только работой, а не оттачиванием клыков. Помечтав секунду, я вновь оказался на земле: не мечтатели нужны "Де Вавр интернэшнл"...
Брижит Обер дотронулась до моей руки кончиком покрытого лаком ногтя.
– Вы напряжены. Надо бы расслабиться.
– Да? А как это сделать в волчьей стае?
– О, есть много способов. Медитация. Софрология. Знаете ли, многие пользуются этим. Это необходимо, иначе не выдержать.
Мастрони поднял голову:
– Знавал я одного парня, который требовал инъекций витамина С для снятия напряжения. Он таскал с собой целую аптечку.
– Подумать только, атлета, который курит марихуану, прогоняют... А если еще и допинговый контроль в административном совете...
Пришлось удовольствоваться кофе, который принесла Мэрилин.

* * *

Как и в домах для престарелых, завтраки, обеды и ужины здесь являлись событием в совместной жизни. За обедом беспорядочные приходы помешали образованию привычных групп. На этот раз я оказался за одним столом с Мораном, пустившимся в многословные сетования по поводу репутации жителей Средиземноморья. Он утверждал, что на всей планете, как и в каждой стране, северяне всегда относились с презрением к южанам.
– Марсель, – говорил он, – второй город Франции. Упомяните в Париже только его название, и люди пожимают плечами, начинают смеяться, словно в этом городе живут одни комики. Парижане приезжают туда в отпуск, думают, что там у всех непрекращающиеся каникулы и совсем нет серьезных людей. Предположим, вам попался самый лучший хирург в Тимоне. Если он с нашим акцентом – дурень будет втолковывать вам, что нужна трепанация, – то вы удерете! Если он говорит то же самое – абсолютно то же самое – с безупречным произношением, вы ему поверите. Разве это нормально? Так же и в делах. Я предлагаю вам сделку, и, говори я как телеведущий, – прекрасно, сделка состоится. А если я говорю с акцентом, вы подозреваете, что я хочу вас надуть, и зовете полицию. Вы уверены, что мы только и делаем, что потягиваем пастис и обдумываем, как бы надуть туриста. Стоит мне открыть рот, и все ржут. Думаете, это приятно?
Его наигранно возмущенная речь вызвала взрыв хохота. Он притворно рассердился и продолжал:
– У меня нет выхода. Раз меня принимают за шута, даже если я только что потерял всю семью в авиакатастрофе, значит, я буду паясничать. Тогда меня уже не остерегаются. И я могу работать. Но лучше – писать. Когда пишешь, не слышно акцента.
Моран был прав. Своим номером он как бы незаметно предлагал нам не доверять видимости.
– А свой акцент, знаете, я преувеличиваю! Не действует? Я начинаю говорить с еще большим! Все твердят: Франция, Франция... Нет ее, знаете! Однажды в Париже я пришел в одну газету, принес заметку, а журналист мне заявляет: "Эй, твоя статья уж очень мудреная, помни, что есть читатели и в Роморантене". Это значит: есть же и дураки. В Париже, видите ли, все умные, а попадаешь на периферию – сплошь одни дураки. Такие у них мысли, если заглянуть им в башку. Даже мои земляки, когда приезжают в Париж, то теряют акцент. В самолете вместе с сорочкой они меняют и голос. А иначе, даже если они будут говорить о квантовой физике, слушателям будет казаться, что это забавные истории про Мариуса и Олива, одним словом, ерунда. Французскую революцию еще предстоит совершить, это я вам говорю!
– И тем не менее, – возразил Шаламон, – у нас есть и большие шишки, южане...
– Ну да, Рикар! Ты понимаешь, что я хочу сказать? Найди другого. Министра без парижского акцента...
– Паскуа.
– Согласен. Еще? Нету. Даже у Деффера по-настоящему не было акцента.
– Тапи,