громче.
– Это тебе за то, что ты исчез, не испросив моего разрешения, – пропел Чиун.
– О-о-о-о-о!
– Это за то, что из-за тебя было нарушено мое нерушимое слово, данное Императору.
Римо грохнулся на колени.
– У-у-у-у-у! Пожалуйста, папочка, не надо!
– А это за то, что ты назвал меня косоглазым.
– Я вовсе не имел в виду…
– А в качестве наказания отныне и впредь в твои обязанности вменяется уход за моим верным элефантом. Ты будешь чистить его два раза в день. Но сначала ты искупишь все то зло, которое совершил, тем, что проведешь неделю на крыше “Фолкрофта” – без пищи и воды, открыв грудь воздействию жестоких стихий… Впрочем, менее жестоких, чем ты сам.
– О, Мастер Синанджу! – в отчаянии взмолился Смит. – Мне кажется, не стоит обвинять Римо во всех этих грехах.
– Не стоит обвинять Римо?! – возопил Чиун. – А кого же тогда обвинять, если не Римо? Или вы один из тех американцев, которые утверждают, что если дети ведут себя плохо, то вся вина ложится на родителей?
– Не совсем так, – ответил Смит. – Дело в том, что Римо не может нести ответственность за свои действия. У него было помутнение памяти.
– Ах, вот как! – с важным видом воскликнул Чиун и отпустил Римо. Римо принялся потирать ухо. – Мутная память. Но остается вопрос: когда у него помутнела память – до того, как он покинул эти берега, или после?
– Я не помню, – поспешил заявить Римо.
– И я ему верю, – поддакнул Смит.
– Тьфу! – в сердцах сплюнул Чиун. – Я полагаю, вы верите и в эту сказочку про то, как он проснулся сегодня утром и все сразу вспомнил?
– Это вполне правдоподобно.
– И кроме того, – сказал в свое оправдание Римо, – всем стало лучше от того, что я сделал. Вьетнамцы хотели всех собак навешать на нас, а я им ответил тем же.
– Я разговаривал по телефону с президентом, – сообщил Смит. – Военнопленных и детей американских солдат допросили. По их словам получается, что их освободил пожилой вьетнамец, который привел их к американской подводной лодке. Римо они знают только в лицо, но не по имени. И военнопленные полагают, что это тоже какой-то пропавший без вести американский военнослужащий, которого перевели в этот лагерь незадолго до побега. Конечно, вьетнамские дети американских солдат знают больше, но они согласились забыть о той роли, которую Римо сыграл в их освобождении, и – просто в качестве меры предосторожности – они поклялись никогда не появляться на экране в шоу Копры Инисфри. Нам очень повезло, что Римо попал во Вьетнам, воспользовавшись чужим паспортом. Так теперь все в истории и останется.
Чиун сказал свое веское слово:
– Есть одна маленькая просьба, о Император! Когда историки будут писать отчет об этом событии, можно назвать меня корейцем, как оно и есть на самом деле, а не вьетнамцем?
– Простите, но это разрушит всю нашу легенду.
– Тогда я просил бы вас проследить за тем, чтобы обо мне вообще не упоминали, – огорченно произнес Чиун и вышел из зала, не в силах скрыть раздражения.
– А как насчет капитуляции? – спросил Римо, когда за Чиуном закрылась дверь.
– Я обсудил с президентом и этот вопрос. Боюсь, что это бесполезная бумага, – ответил Смит, доставая из кармана смятые листки и передавая их Римо.
– Даже когда мы победили, нам не дают возможности воспользоваться плодами нашей победы, так? – заметил Римо.
Смит откашлялся.
– Думаю, вам приятно будет узнать, что Янгблад был похоронен на Арлингтонском мемориальном кладбище со всеми подобающими почестями.
– Он заслуживал лучшего. Он заслуживал права жить!
– Попытайтесь забыть об этом.
– Почему вы мне заранее не сказали о похоронах? Я бы тоже пошел.
– А я бы вам не позволил, – сказал Смит и направился к двери.
– У меня такое чувство, что я не до конца исполнил свой долг.
– Безопасность прежде всего.
И дверь за Смитом захлопнулась прежде, чем Римо успел выругаться.
Служитель Мемориала ветеранов Вьетнама в Вашингтоне чистил дорожки, сметая накопившийся за день мусор. Мусора было, на удивление, мало, если учесть, как много людей проходит каждый день между двумя черными гранитными стенами с именами пятидесяти восьми тысяч погибших американских солдат. Что ж, от этого работа становится легче, но важность ее нисколько не уменьшается – служитель ощущал гордость оттого, что американцы снова стали отдавать дань уважения павшим.
Уже наводя последний лоск, служитель заметил какого-то