хлебе и травяном чае. Майк ей нравится. Теперь еще этот слух. Она считает его чуть ли не святым. Наверное, тебе это известно.
Мерси поглядела на него и произнесла:
– Майк нравится всем.
– Я имею в виду – ничего серьезного.
– Да.
– Похоже на влюбленность школьницы, – сказал Эван. – Черт возьми, он вдвое старше ее!
Мерси прислушалась к шуму ветра в высоких соснах. С ветвей посыпались, сверкая на солнце, капельки воды.
– Эван, ты пробовал пары йода на конверте из хранилища и марке?
– Джиллиам забрал его у меня. И ничего не говорит. По крайней мере нам. Не знаю, что он с ним делает.
Мерси охватила ярость.
– Теперь я должна просить о помощи в деле тридцатидвухлетней давности?
– Я выясню, что смогу.
– Если понадобится, я потребую, чтобы Брайтон забрал у него конверт.
– Если Брайтон не приказал ему забрать конверт и ничего с ним не делать.
– Зачем? – удивилась Мерси.
– Откуда мне знать?
– Джиллиам достаточно тверд, чтобы руководить своей лабораторией без пригляда шерифа.
– Согласен. Но если дело не в том, чтобы помочь Джиллиаму избавиться от всех вас, далеких от науки, носящих пистолеты ковбоев, шныряющих по нашей священной криминалистической лаборатории, то в чем же?
– В Бейли. В ее деле все неладно. Нераскрытое убийство. Расследование, давшее меньше, чем должно было дать. А теперь, через тридцать лет, какой-то таинственный сукин сын выводит меня к вещам, которые должны были найти Раймерс и Торнтон. И Брайтон не знает, как ему быть.
– Не думаю, что здесь дело в Бейли или в уликах. По-моему, Брайтон хочет сделать все возможное, чтобы лаборатория оставалась у него под пятой.
– Она никогда не была под его пятой.
– Джиллиам не согласится, – сказал Эван.
– Он не всегда видит целиком всю картину.
– С этим, пожалуй, не соглашусь я.
– Дело в Бейли, – повторила Мерси.
Эван пожал плечами:
– Тридцать два года – большой срок. Я слышал, о ней тогда никто не беспокоился, так чего ради беспокоиться о ней сейчас?
– Так все говорят. Поехали к могиле твоего отца. Может быть, он расскажет мне то, что помнит.
О'Брайен улыбнулся, в его лице появилось что-то проказливое.
– Да. Не сомневайся, он поможет тебе всем, что в его силах.

* * *

Могилы Джеймса и Маргарет О'Брайен находились под большим платаном в северной части кладбища. Дерево было голым, но несколько бурых листьев величиной с обеденную тарелку лежали на траве. Эван нагнулся и смахнул с надгробия прилипший лист.
– Я выбрал черный гранит, он долго не выгорает на солнце.
Мерси прочла надпись на камне.
ДЖЕЙМС И МАРГАРЕТ О'БРАЙЕН СМЕРТЬ НЕ РАЗЛУЧИТ ЛЮБЯЩИЕ СЕРДЦА
– Хорошая эпитафия, – промолвила Мерси.
– Я сам придумал ее.
– Отлично. Эван, как оно было тогда? Когда ты жил в пустыне?
– Мне нравилась пустыня. У нас был бассейн для плавания, где летом собирались скорпионы, а зимой щитники. Много земли, где можно побродить. Хватало места, чтобы и бегать, и думать.
– А родители? Очень были довольны?
– О Господи, что ты! Они постоянно дрались. Мать нападала. Отец защищался. Видела когда-нибудь, как дерутся двое пьяных?
– Нет.
– И не надо.
– Из-за чего они дрались?
О'Брайен искоса посмотрел на Мерси и объяснил:
– Обычно из-за пустыни. Мать считала, будто они оказались там по вине отца. Она вечно орала, что отец лишился престижной работы в хорошем месте и притащил ее в пустыню, которую она ненавидит. Кончалось тем, что отец трус, раз ушел с прежней работы. Чего он боялся, я не знаю. Ела она его поедом, потому что скучала по пляжу? Не знаю. Мать считала, что если бы отец мог постоять за себя, был настоящим мужчиной, то она не прозябала бы в том пыльном городке. И в семьдесят шестом году допилась до смерти. Отец сделал то, что сделал пять лет назад. Старый дом теперь мой. Отец оговорил это в завещании. Я собирался продать его, но передумал. Он напоминает мне о них. Как продать дом, где твои родители убивали себя?
Мерси вспомнила о разговорах с Кларком и Торнтоном.
– Я думала, Джим получил хорошую работу – с повышением, прибавкой к жалованью.
– Да. Он сразу же стал полным сержантом. Ей было мало этого.
Мерси услышала в его голосе презрение. Эван снова коснулся надгробия.
– В большинстве случаев я принимал сторону отца. Мысленно. Скажи я что-нибудь, мать врезала бы мне так же сильно, как отцу, поэтому я помалкивал. Помню свой первый приступ эпилепсии.