Тоже, — печально вздохнула Фелисидад.
В груди у Мигеля появилось, да так и осталось предчувствие чего-то прекрасного.
— Неужто и садовника взяли? — осторожно поинтересовался он.
— Взяли… Игнасио его прямо возле вас арестовал, с поличным…
Мигель замер. Он вдруг поймал себя на том, что не помнит, что именно с ним произошло.
Вроде как ехал по мосту, доски еще гремели, а потом удар — и все.
— Где взяли, на мосту?
— Нет, господин лейтенант, прямо возле участка, — подсела рядом Фелисидад. — Давайте я вам повязочку сменю…
— Черт! — выругался Мигель. — Ничего не помню… И все-таки… а почему я у вас?
Жена капрала на секунду замерла и вдруг заплакала.
— Что с вами, Фелисидад?! — приподнялся с подушки Мигель. — Что? Что случилось?! Да говорите же вы, наконец!
— Война, господин лейтенант, — всхлипнула Фелисидад. — Уже восьмой день, как война…

***

Поверить в то, что страна охвачена гражданской войной и уже вовсю полыхает, Мигель не мог долго, минут пятнадцать. Он потребовал свежих газет, но сообразил, что читать все равно не сможет. Попросил поставить рядом с кроватью радиоприемник, превозмогая боль, принялся крутить ручку, и в следующие четверть часа новая реальность обрушилась на него со всей беспощадностью.
Судя по беспрерывно сообщаемым подробностям, военный мятеж спровоцировало убийство главы правой оппозиции Кальво Сотело. Мигель едва заметил это событие — все его силы и все его внимание занимало тогда дело садовника. Но для правых патриотов это был серьезный удар, а главное, достаточный повод, чтобы сказать: «Все! Хватит с нас вашей демократии! Натерпелись!»
Уже через четыре дня, 17 июля 1936 года, в Марокко вспыхнул генеральский мятеж, а 18 июля весть об этом распространилась по всей Испании со скоростью верхового пожара, и гарнизоны стали вставать под ружье один за другим.
Понятно, что в Мадриде к этому оказались готовы лучше других, и преданные правительству отряды милиции блокировали казармы и заставили военных сдаться менее чем за сутки. В Барселоне на это уже понадобилось 36 часов плюс несколько тысяч ранеными и убитыми. А вот Наварра и Арагон почти целиком примкнули к мятежникам.
Мигель принялся крутить ручку приемника, наткнулся на призыв коммунистов последовать примеру республиканского флота, где простые матросы уже повыбрасывали за борт своих профашистски настроенных офицеров, затем, сгорая от нетерпения, выслушал страстные выкрики какой-то Пассионарии о том, что «они не пройдут», и наконец-то отыскал немецкую радиостанцию.
Соседи по Европе выражались корректнее и точнее, а главное, по существу. Немецкий комментатор педантично и размеренно перечислил восставшие города и провинции, назвал фамилии генералов Мола, Франко и Кейпо де Льяно и точно сообщил имя руководителя мятежа — не так давно амнистированного правительством генерала Хосе Санхурхо.
Мигель стиснул зубы и смачно выругался. Генерал Санхурхо явно не желал помнить, как Республика уже однажды простила его за монархический мятеж. Хорош был и беспрерывно клявшийся в верности ценностям демократии Франко.
А затем комментатор сообщил о прибывшем в Севилью из Африки и состоящем из марокканцев-кабилов и бойцов Иностранного легиона десанте, и Мигеля буквально затрясло.
Он прекрасно помнил, какой дикой и беспощадной резней закончилось использование Иностранного легиона в Астурии в 1934 году, и хорошо понимал, что начнется, когда так до конца и не покоренные Испанией мстительные марокканцы ворвутся в наполненные слабыми мужчинами и аппетитными белыми женщинами города.
— Господи! — охнул Мигель, и вдруг по его спине пробежал холодок. — Слушай, Фелисидад, а у нас-то в городе что происходит? Кто за все отвечает?
— Энрике Гонсалес за все отвечает, — поджала губы женщина. — С самого утра на площади беснуются…
— Энрике?! — охнул Мигель. — А капитан Диего Дельгадо где? С кем он? Кто вообще за порядок отвечает? И где алькальд, где прокурор, где вообще все?!
— Не знаю, господин лейтенант, — покачала головой донья Фелисидад. — Я так слышала, в казармах позавчера стрельба была, а сейчас… даже не знаю, что сказать.
Мигель попробовал встать, но застонал от резанувшей все тело боли, откинулся на подушку и закрыл глаза. Еще никогда в жизни он не был таким беспомощным и уязвимым.

***

Вернувшись домой, Себастьян первым делом кинулся спасать цветы — за