полу за несколько секунд до того, как убийца пришел в его комнату во второй раз. Исключительно из осторожности полузадушенный аргентинец предпочел притвориться мертвым, но он прекрасно слышал, как преступник ударил цветком об пол, сломал привезенную из Южной Америки редчайшую орхидею пополам и швырнул ее сеньору Ансельмо на спину.
И вот это уже не влезало ни в какие схемы. Сколько Мигель ни расспрашивал, никаких ассоциаций эта сломанная орхидея ни у сеньора Ансельмо, ни у старого полковника не вызывала. Просто как-то в письме Тереса высказала своему двоюродному брату пожелание хоть раз увидеть живую орхидею — так, из любопытства… и никто, кроме самой Тересы и сеньора Ансельмо, об этой просьбе не знал. Чем несчастная орхидея могла вызвать столь бешеную ярость преступника, чтобы, рискуя быть замеченным прислугой, специально идти за ней на террасу, было совершенно непонятно.
Первый же вывод начальника городской полиции лейтенанта Мигеля Санчеса был отрезвляюще неприятен. Получалось так, что не только Энрике Гонсалес, но и покойный садовник семьи Эсперанса Хосе Диас Эстебан никакого отношения к похищению тела сеньоры Долорес не имели. Следовало искать некоего злобного «гиганта» с могучими руками, патологической ненавистью к семейству Эсперанса и, возможно, серьезным душевным заболеванием.
А вот второй вывод был не просто неприятен — он был даже опасен. Ибо теперь Мигель был почти уверен, что заказчиком покушения, скорее всего, является кто-то внутри семейства Эсперанса. Очень уж личным и даже интимным инструментом выглядела эта косичка, сплетенная из черного шелкового платья покойной сеньоры Долорес Эсперанса, урожденной Гомес. В том, что преступник использовал для удушения именно такую косичку, просто должен быть какой-то глубокий и, скорее всего, фрейдистский смысл.
Мигель снова разложил на столе свои записи о первом преступлении против семьи Эсперанса, материалы о странном исчезновении определенно что-то знавшего садовника, начал чертить обобщающие схемы, как вдруг зазвонил телефон.
Мигель поднял трубку. Это был старый полковник.
— Послушайте, Санчес, — тихо произнес он. — Не надо ничего расследовать…
— Как это не надо? А если он попытается еще раз? — оторопел Мигель. — И потом… вы же сами отдали мне письма с угрозами!
— Верните их мне.
— Не-ет, сеньор Эсперанса, так дело не пойдет! — недобро засмеялся Мигель. — Да у меня и пострадавший есть; все зафиксировано протоколом…
— Ансельмо только что уехал, — оборвал его полковник. — И я вам еще раз говорю: нам этого не надо. Нам, Эсперанса, лишние разговоры в городе ни к чему. Не было ничего! Вам все понятно?
— Мне-то все понятно… — растерянно пробормотал начальник полиции, и ему стало совершенно ясно: причину надо искать внутри и только внутри этой семейки. Пусть его об этом и не просят. — Когда вам вернуть эти письма?
— Сегодня же.
— Хорошо, — согласился Мигель и решил, что когда-нибудь — раньше или позже, но он эту семейку на чистую воду выведет.

***

Следующее утро было первым, когда Себастьян проспал рассвет. Он открыл глаза, сладко потянулся, медленно встал с отцовского матраса и вышел из домика.
Вокруг шелестела обильная летняя листва, с тяжелым гулом летали полные нектара пчелы, и стояла такая красота, что не хотелось даже двигаться.
Он прошел к господскому дому, но красной машины гостя не обнаружил. Более того, все в доме шло так, словно минувшей ночью ровным счетом ничего не произошло, словно и не было никакого эдемского гостя!
Нет, к завтраку на террасу вышла вся семья, но ни один человек, а сидящий в кустах Себастьян слушал очень внимательно, ни один человек даже словом не упомянул ни о сеньоре Ансельмо, ни о вчерашней вечеринке, ни об Эдеме.
Себастьян тихо, счастливо засмеялся и побрел поливать цветы. Он понятия не имел, как это сделал бог, — может быть, забрал гостя, как Христа, сразу в Эдем, но главное, что знал Себастьян: он поступил в точности так, как посоветовала ему Библия, и господь оценил это и снова оказался на его стороне.

***

28 июня 1931 года наконец-то состоялись выборы в кортесы, но главное, епископат выделил деньги на восстановление храма, и в городе мгновенно началось грандиозное строительство. И это означало, что наименее состоятельная, а значит, наиболее взрывоопасная часть населения от рассвета до заката будет этим летом