мести, скрывал известную ему тайну. Драма запретной любви Коштяла и Мариши выродилась в трагедию денежных интересов: корыстолюбие стало ловушкой, которой воспользовался Завазел, чтобы перед смертью оскорбить жену и убить соперника. Рисуя страсти своих героев — двух путейцев-трамвайщиков и огородницы,— писатель саркастически смеялся над мелкими собственниками, способными убить и погибнуть, но не умеющими подняться до свободной от денежных расчетов любви.
Ту же проблему «любви и денег» Чапек-Ход решал в фантастической новелле «Сто граммов тела», где воспел величие бескорыстного чувства. Он положил в основу сюжета допущение о возможности нового вида хирургической операции — трансплантации человеческой кожи, о чем и сказал в примечании. Герой новеллы Рудольф возвратился с войны одноруким инвалидом с обезображенным лицом. Дольфи, невеста Рудольфа, не пошла замуж за «человека без лица» и тем обрекла его на голодную смерть: по условиям завещания, оставленного отцом Рудольфа, молодой человек мог получить большую часть наследства только в случае женитьбы на Дольфи. «Вернуть лицо» Рудольфу взялся врач Бур, имевший опыт пересадки живых тканей, но кожу для этого дала не Дольфи. Это сделала молоденькая помощница кухарки — Люцина, которой было выплачено денежное вознаграждение. Искусная операция не вернула, однако, Рудольфу любви Дольфи. Он столкнулся с брезгливостью невесты. Не принесли деньги счастья и Люцине, к которой пришла дурная слава человека, продавшего кусочек своего тела. Подлинным чудом, по словам Бура, оказалась не операция, а то, что Люцина полюбила Рудольфа и стала его женой. Но и Рудольф проявил такое же бескорыстие, как Люцина, когда отверг предложение Дольфи, решившей выйти за него замуж ради получения наследства.
В новелле «Сто граммов тела» Чапек-Ход гротескно сочетал фантастику и лишенное условности изображение характеров, быта и социальной среды, в которой разворачивалось действие. Писатель мастерски использовал возможности фантастики для заострения поставленных нравственных и психологических проблем, для того, чтобы выразить свои взгляды на прекрасное в человеке и человеческом поведении.
В 1917—1927 годах стиль Чапека-Хода наряду с натуралистической деталью и экспрессионистичностью стал включать и импрессионистическое начало. Описание субъективно окрашенных впечатлений персонажа от окружающего его мира стало художественным принципом импрессионизма в литературе. Изображение того, что чувствует или думает герой, существовало в литературе задолго до появления импрессионизма. Новаторство импрессионистов состояло в показе того, что и как видел бы и слышал читатель, оказавшись на месте действующего лица произведения. Это и порождало у читателя иллюзию его «присутствия» при импрессионистически описанных сценах. Импрессионистичность у писателей-реалистов была лишь приемом, который сочетался с объективным рассказом об источнике впечатлений персонажа. Изображение реакции действующих лиц в этом случае не заслоняло ее жизненных источников.
Впервые новый для него прием письма Чапек-Ход использовал в «Антонине Вондрейце», где многие эпизоды описаны так, как их воспринимал герой романа. Импрессионистичность присутствовала и в новелле «Эксперимент». Здесь трагедия Юленьки была охарактеризована посредством впечатлений Сватоплука Слабы, который, в свою очередь, стал объектом наблюдения для слушавшего его исповедь повествователя. Героини «Доченьки Иаировой» — Ирма и Барушка — предстают перед читателем такими, какими их «видел» Иржи Стах. Импрессионистичность придавала гротеску Чапека-Хода особое жизнеподобие, но субъективизм, свойственный импрессионистической литературе, начисто отсутствовал в произведениях чешского прозаика. В «Антонине Вондрейце» автор отмечал различия между тем, что иногда казалось больному поэту, и тем, что происходило на самом деле. Рассказ любившего Юленьку Сватоплука Слабы о ее красоте и обаянии Чапек-Ход подтвердил словами повествователя, который также хорошо знал девушку. Относительно же героини новеллы «Кто кого...» — Мариши, выступавшей в представлении Коштяла как идеал женственности, писатель заметил, что она была красавицей, но тут же добавил, что суждения Коштяла о женственности не совпадали с общепринятыми.
О том, что критический реализм не знал какого-то одного стиля и что в наше время художникам