поскольку она слыла «чистой флегмой». На ней не висели долги, как на других, ведь это было всего лишь второе место ее работы; кроме того, свои обязанности она «принимала как должное», никогда не рыдала, не билась головой о стенку, в отличие, скажем, от Малышки — новенькой, совсем юной девчонки, которую днем запирали в комнате хозяйки, а на ночь насильно спаивали. Однако сбежать в ядовито-желтом, куцем платьице в обтяжку было неприлично, а выходные наряды висели под замком.
Но Маржка всех обхитрила.
Вечером, когда «барышни» шли по коридору на ужин, она одним цепким движением коснулась тяжелого шерстяного платка, перекинутого через спинку стула, на котором обычно восседала по ночам привратница, рослая, сильная старуха, «домашний полицай». В руке у Маржки оказалась большая английская булавка — вещь для побега, безусловно, необходимая.
Другой столь же нужный атрибут побега Маржка давно припрятала в укромном местечке. Это была хорошенькая маленькая шляпка, принадлежавшая Малышке. Маржка присвоила ее под шумок, когда владелице было не до шляпки, не говоря уже об остальных.
Случилось это в день появления Малышки в притоне, в тот самый момент, когда девочка вдруг поняла, где она: достаточно было разок взглянуть на Маржкин наряд. Глаза ее широко раскрылись, из груди вырвался крик, и она, едва поднявшись по лестнице, отпрянула назад.
Хозяин вмиг настиг Малышку, одной рукой сорвал с ее головы шляпку, другой заткнул рот, из которого готов был исторгнуться пронзительный вопль, и Малышка лишь заскулила под его ладонью. Шляпка мешала хозяину, и он швырнул ее в открытую дверь на Маржкин диван.
Маржка спрятала голову под одеяло, чтобы не слышать оглушительного визга новенькой, которую хозяин хлестал кнутом за то, что она в кровь исцарапала и покусала его. Когда все стихло, Маржка высунула голову из-под одеяла, увидела черную шляпку с клоком выдранных Малышкиных волос, и ее осенило. Она подбежала к узенькому оконцу, за которым висела пустая птичья клетка — кто знает, как долго болталась она там, над крошечным, с пятачок, двориком, а может, о ней и вообще никто не знал, кроме Маржки.
Кокетливая полудетская шляпка Малышки, аккуратно сложенная, пролежала на клетке недели три, и никому даже в голову не пришло ее разыскивать.
В тот день, когда Маржка собиралась сбежать, чтобы попасть на завтрашнее заседание суда, она с самого утра носила ее при себе, спрятав на груди; кроме того,— кто бы мог подумать! — на талии она плотным руликом свернула старенькую юбку из тонкой шерсти, которую хозяйка милостиво оставила ей, хотя и следила строго, чтобы ни у одной из «барышень» не осталось ничего, в чем можно было бы ночью отойти от заведения хотя бы на десять шагов.
Итак, шляпка да булавка с платка привратницы — и Маржка была почти готова к побегу. Дело было за малым — не хватало одной вещицы, без которой она вместо свободы сразу бы угодила под хозяйский кнут, а уж его-то «барышни» боялись пуще подзатыльников.
Настала пора решительных действий.
Ночью между девицами началась привычная перебранка — кому выходить в последнюю, самую тяжелую получасовую ночную смену: с двух часов стоять у дверей, заманивая клиентов. Участь эта по обыкновению выпала Маржке, уступавшей подружкам своими прелестями и кое-какими другими достоинствами. В заведении ей дали звучное имя Эллинка, но между собой запросто звали Кадушкой. В ту ночь хозяйка за строптивость наградила ее не только бранью, не преминув обозвать Кадушкой, но и звонкой оплеухой.
Маржке только того и надо было. Ради пощечины она, собственно, и заартачилась, зато теперь была уверена, что никто не помешает ей осуществить замысел.
Она отправилась на «рабочее место» между входными дверями, ведущими на улицу, и внутренними стеклянными. Их разделяло несколько ступенек и площадка, где стояло кресло злющей привратницы, которую девицы между собой звали Мегерой, а в присутствии хозяйки — Барышней Кларой.
— На работу пора, а она приклеилась задом к стулу и точит лясы, аж отсюда слышно,— примерно так комментировала Мегера все происходящее в заведении.
И горе было той, которая дерзнула бы ответить старухе, ибо она тут же разражалась шквалом непотребных, гнусных ругательств, каждое из которых даже на бывалых барышень действовало словно их ножом резали.
Эти омерзительные слова по причине своей