которые часто именно так заплетают волосы...
А может, она и платок-то спускает на шею специально, чтобы покрасоваться; может, потому и вертится так бойко на стройных ногах, обутых в грубые деревянные башмаки, в отяжелевшей от следов известки и раствора кургузой юбке, видно, доставшейся ей по наследству от коротышки-предшественницы.
Сегодня из-за непогоды на Кабоурковой было ярко-лиловое пальтецо, которое не давало покоя глазам Лена, хотя в сознании, замутненном дремотой, все виделось сквозь пелену. Со вчерашнего дня он с трудом сдерживался, чтобы не броситься с кулаками на очередного прохожего, пялящегося из-под зонтика на красивое, покрытое оливковым загаром лицо Кабоурковой.
И не потому, что она охотно отвечала на эти взгляды, а просто от неодолимого желания кого-нибудь ударить...
Впрочем, не кого-нибудь, а того единственного, который стоял сейчас по другую сторону улицы за стеклянной дверью в своей ермолке, любуясь сквозь ливневые потоки будущим домом, строительство которого близилось к концу. Сегодня из-за дождя он даже не заглянул на стройку, хотя прежде в каждый обеденный перерыв навещал будущую лавку, осматривая растущее не по дням, а по часам доходное место. Лен точно знал, когда пан Конопик в последний раз явится посмотреть на работу каменщиков, до той же поры мучиться Лену от ужасного зуда в руках всякий раз, как только представит себе...
Как же опротивела ему болтовня рыжего, пытающегося обратить на себя внимание Кабоурковой! Лен едва успевал следить за тем, что молол поденщик и что отвечала ему работница. Рыжий говорил, что если уж «крутить задом», так только на танцульках, что плясать он может хоть до утра, объяснял, что кирпичи называет «кофейными брикетами», потому что кофе продают в красной упаковке... Судя по всему, они с Кабоурковой поладили.
Слушая поденщика, она благодарно смеялась своим низким, почти мужским голосом, а когда он заверил ее, что способен развлекать дам хоть целый день, даже подзадорила его:
— Так за чем же дело стало!
Беззастенчиво нахохотавшись — будто Лена неподалеку и вовсе не было,— она нагнулась до земли почти не сгибая колен и достала со дна бочки, в которой разводила известку, горшок с похлебкой, где он разогревался обычным на стройках способом — в кусках извести, политых водой. Ловко пришлепнув белую раз-мягшую лепешку к горшку и нисколько при этом не обжегшись, распрямилась она кряхтя и тяжело вздыхая.
Следующая сцена привела Лена в состояние крайнего негодования.
Кабоуркова заохала, схватилась за поясницу, обтянув большую грудь, и пожаловалась рыжему:
— Ох, не разогнуться! Кто бы знал, как все болит, спину жжет... Девчонки, небось, ревут сейчас дома, молока-то у меня вон сколько пришло, так и стреляет...
Она провела по груди кончиками пальцев исцарапанных рук.
— Так ведь я их уже пять месяцев кормлю, хватит, поди? Сколько можно — за двоих вкалывать да еще детей сиськой кормить! Нет такого закона! Так и на Ольшаны ] угодить недолго!.. Боже милостивый,— через минуту-другую прибавила она и повела глазами в сторону Лена, но отчего-то не решилась взглянуть на него
Под лесами никого, кроме них троих, не было — она, рыжий да Лен. Ливень отрезал их от всего мира. В мутном, белом от извести ручейке, бегущем со стройплощадки на улицу, неслись крупные, с яйцо, пузыри.
Скуластое лицо рыжего расплылось в улыбке, он нахально повернулся к Лену, видимо, замышляя что-то ему на удивленье, даме на потеху.
Поденщик счел ноги вымытыми, поочередно отер их о штанины полотняных брюк и, подцепив стоптанные башмаки большими пальцами ног, наконец встал. Сделав пару шагов, он комично споткнулся и начал выковыривать из утоптанной земли предмет, который якобы чуть не послужил причиной его падения. Это было довольно большое полено, врытое корой вверх, невдалеке виднелось второе такое же: раньше здесь стояли штабеля бревен. Рыжий не поленился выкорчевать оба. По его виду можно было подумать, что замышлял он нечто неслыханное.
Сонливость у Лена как рукой сняло, и теперь ни одно движение рыжего не ускользало от его взгляда. Лена трясло от злости, он даже не задавался вопросом отчего, понимая только, что вся она сосредоточилась на коренастом рыжаке и что растет с каждым вдохом. Лену казалось, что злость родилась не в нем, что взялась она невесть откуда, вихрем летит по улицам, и, как доберется