покинуть чердак. И продолжать оставлять свои следы на этом свете. Должно произойти нечто потрясающее.
Идеальные убийства.
Должны, должны, должны.

Глава 75

Широкие неуклюжие ступени, ведущие с чердака на второй этаж, одна за другой оставались позади. Если его новые родители, у которых он воспитывался, проснулись по какой-то нужде, У НЕГО МОГУТ ВОЗНИКНУТЬ КРУПНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.
ХОТЯ ИХ САМИХ СЕЙЧАС ЖДАЛА БОЛЬШАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ.
КАК И ВСЕХ ДРУГИХ, КТО В ЭТОМ ЗАИНТЕРЕСОВАН. ЭТАКИЙ УРАГАН ИЗ ДЕРЬМА.
Убийца немного задыхался. То, что ему сейчас предстояло сделать, было достаточно трудным. Требовалось совершенно беззвучно спуститься на второй этаж, а он хорошо помнил, что последняя предательская ступенька могла громко заскрипеть.
– Будь ты проклят, неудачник, – прошипел он. Он никак не мог успокоиться. Все тело покрывал липкий пот. Так бывает у лошадей после длительной утренней пробежки. Он сам наблюдал это, когда жил на ферме у дедушки. Ему никогда не забыть этого зрелища: пот, который прямо на глазах превращается в пену.
– Малодушный тип, – продолжал он, поддразнивая сам себя, смеясь над своей трусостью. – Дерьмо цыплячье. Лучший засранец месяца. Да ты просто неудачник, приятель. – И снова в голове зазвучала песенка, в которой ясно говорится, как надо поступать с неудачниками.
Он замер, ожидая, когда нервозность и паника хоть немного пройдут. Затем глубоко вздохнул и двинулся дальше. Как же трудно оказалось преодолевать эти проклятые ступени в действительности!
И снова вперед. По шатающимся, готовым провалиться в любую секунду ступеням на таких же трясущихся, подгибающихся ногах. Тем не менее, он старался идти тихо, соблюдая максимальную осторожность.
Очутившись на полу, он почувствовал некоторое облегчение. Твердая опора под ногами!
Затем убийца на цыпочках прокрался по коридору второго этажа к большой спальне. Он приоткрыл дверь, и на него пахнуло свежим морозным воздухом.
Его новый отец всегда спал с открытым окном, даже в декабре. Даже когда на улице шел проклятый снег. И так было всегда. Наверное, из-за этого у него не росли его поганые волосы, и он экономил на стрижке. Что за идиот!
– И в такой холодрыге ты еще в состоянии трахаться? – злобно, вполголоса произнес убийца.
Он подошел вплотную к их кровати. К их огромному алтарю, священному ложу любви.
Сколько раз он представлял себе этот момент!
Сколько еще детей воображают себе такие мгновения? И никто из них не осмеливается сделать то, что сейчас сделает он. Неудачники! Мир кишит им подобными сопляками!
Сейчас убийца находился на грани очередного приступа ярости. Волоски на затылке у него начали щетиниться, словно кто-то дал им команду «Смирно!»
Вся спальня неожиданно окрасилась в багровые тона. Будто на нее опустился темно-красный туман. Убийце показалось, что он рассматривает комнату через прибор ночного видения.
Он… сейчас… потеряет… сознание…
Он почувствовал, что еще секунда – и он разорвется на миллиард крошечных кусочков.
Неожиданно, набрав полные легкие воздуха, он завизжал что есть силы:
– Проснись и почувствуй сладкий аромат кофе фирмы «Фолгер»!
Убийца заплакал. Он не знал, отчего это произошло, потому что не мог вспомнить, когда он вообще плакал в своей жизни.
Грудь болела так, словно в нее только что ударили его собственной восемнадцатидюймовой бейсбольной битой. Он понял, что сейчас может отключиться. В него возвращался мистер Тюфяк. Он почувствовал глубокое раскаяние, совсем как Холден Колфилд из книги «Над пропастью во ржи». Ведь ему каждый раз приходилось думать трижды, прежде чем что-то сделать. И даже после того.
– Бах! – взвизгнул он.
– Бах! – еще раз проорал убийца.
– Бах!
– Бах!
– Бах!
– Бах!
– Бах!
– Бах!
– Бах!
– Бах!
– Бах!
– Бах!
С каждым выкриком он нажимал на курок «Смит-и-Вессона», вгоняя пулю за пулей в две лежащие фигуры. Двенадцать выстрелов. Если, конечно, он правильно считает. А он всегда считал правильно. Двенадцать пуль. Ровно столько получили Хосе и Китти Менендес.
Как кстати пришлось сейчас то, чему его обучили в школе Рузвельта, подумал он. В конце концов, его учителя оказались правы. Да и сам полковник Уилсон мог бы гордиться меткостью ученика. Но больше всего, конечно, полковник восторгался бы твердой решимостью, ясностью и простотой плана, а также удивительной смелостью, проявленной