участок бегом, словно были под водой и стремились выбраться на поверхность раньше, чем в легких закончатся последние запасы воздуха.
А звуки этого леса… похожие на непрерывное жужжание, поднимающееся по спирали, на которое накладывались более низкие ноты… Сельва в любую минуту могла вдруг усилить звук – постепенно и по нарастающей. Иногда постоянство ритма опьяняло людей и придавало им ложную энергию, и тогда они, как гребцы на галерах, подгоняемые ударами барабана, ускоряли движение и преодолевали десять миль, словно одну. Порой звуки пронзали их плоть и дробили кости.
Уильяму, с его светлыми глазами, приходилось несладко. Свет в Конго не имеет оттенков. В глубине леса день превращался в зеленые сумерки. Но иногда, совершенно неожиданно, процессия выходила на открытое пространство, и тогда взрыв света ослеплял их. Контраст ранил хрупкую сетчатку серых глаз.
Уильям был мастером тщательно отмеренного холодного удара. Но сейчас избыток света вызывал у него припадки горячей ярости. Однажды ему под руку попал Маркус. Случилось это так.
Как-то раз, когда наступило время обеда, носильщики получили приказ открыть несколько ящиков. Внутри оказались цепи и колодки, которые негры должны были надеть, чтобы получить свою порцию похлебки. Годефруа переводил слова Уильяма:
– Каждый день возле котла стычки и ссоры. С сегодняшнего дня вы будете стоять в очереди вот так. Хватит толкаться.
Беднягам хотелось есть, и они подчинились. Несколько минут спустя Годефруа и Маркус раздавали еду веренице скованных людей. Колодка на шее каждого носильщика была прикована к колодке предыдущего и следующего за ним, ни для кого не было сделано исключения. Уильям подошел к огромному котлу, когда Годефруа наливал черпаком похлебку в деревянные миски. Уильям часто моргал – лучи солнца жгли ему глаза. Он закричал на Маркуса:
– Что это ты о себе воображаешь! Ты кто: помощник повара или шеф французского ресторана?
Маркус растерянно мотал головой, глядя то на котел, то на деревянные миски, не понимая, что имел в виду Уильям.
– Не трать еду понапрасну! – уточнил тот. Маркус окинул взглядом длинную цепочку из ста человек, похожих друг на друга, как морские сардины.
– Но они и так очень ослабли, – вступился он за носильщиков. – Им приходится тащить на плечах двадцать килограммов целый день.
– Делай что тебе приказывают, идиот! – заорал на него Уильям. И, прежде чем повернуться и уйти, добавил: – Это тебе не пикник на лужайке.
Экспедиция провела остаток дня на прогалине, но никому и в голову не пришло в голову после обеда снять с носильщиков колодки. Обливаясь потом, Уильям и Ричард молча курили, сидя в отдалении на складных стульях. Братья вели себя так, словно негры были скованы цепями с самого первого дня. Но больше всего удивляло то, что и носильщики не выразили никакого протеста. Правда, нашелся один, который взялся рукой за цепь и робко показал ее белым. Но Уильям и Ричард как ни в чем не бывало продолжали курить. Человек, указавший на цепь, посмотрел вокруг. Никто не последовал его примеру, и он смирился.
Маркус не мог взять в толк, почему эти люди позволили заковать себя в цепи, не оказав ни малейшего сопротивления. И ради чего? Ради похлебки из пшена. Теперь они безропотно лежали на земле, как стадо овец. И все.
В центре прогалины стояло одно-единственное дерево. Оно царило над поляной, как одинокий император, который держится от простолюдинов на расстоянии. По сравнению с этим деревом дуб в поместье Краверов казался тростью слепца. Основание напоминало гигантскую лягушачью лапу с растопыренными пальцами. С боков ствол окружали плоские боковые выросты, похожие на акульи плавники, которые уходили в землю. Каждый из таких контрфорсов был шире, чем горки, которые строят для детей. Маркус задрал голову, но плотная листва не позволяла ему разглядеть верхушку дерева.
Гарвей полез наверх, цепляясь за лианы, толстые и надежные, как металлические тросы. Уильям и Ричард засмеялись:
– Куда ты полез, Маркус? В Конго и без тебя полно обезьян!
Маркус не стал отвечать. Он карабкался все выше и выше. С высоты пятнадцати метров ему уже не было видно земли. Язвительные комментарии Уильяма и Ричарда едва достигали его ушей и, наконец, стали вовсе не слышны. Маркус не заметил, что оказался на такой высоте, где не было слышно никакого шума, производимого людьми.
Там,