форме кокосового ореха тоже отливал чернотой.
Нельзя сказать, что ее отличала какая-то особая бледность. Но, поскольку никаких иных цветов, кроме черного, она не признавала, по неизбежному контрасту ее лицо заставляло думать о маске ванильного оттенка. Она не носила траура (мне кажется, что она опечалилась только в тот день, когда умерла королева Виктория), просто черный цвет был единственным, который она принимала.
Очень скоро я понял, что именно оскорбляло ее до глубины души: госпожа Пинкертон не понимала, почему остальное человечество не столь желчно и озлоблено, как она сама. И поскольку я не мог полюбить в ней решительно ничего, то попытался хотя бы ненавидеть ее так, как ученые ненавидят вирусы: абсолютно бесстрастно. Однако мои усилия в этом направлении успехом не увенчались.
Я был одним из самых старых квартирантов и, по договоренности с хозяйкой, взял на себя небольшие работы по дому, чтобы сэкономить несколько пенни. В мои обязанности входило вызывать слесаря, когда засорялись трубы, разносить по комнатам жильцов приходившие письма, забирать молочные бутылки у двери. И все в таком роде. Эти задачи особой сложностью не отличались, и я выполнял их с радостью. Но вот разговоры с хозяйкой напоминали прогулки по лесу кактусов. Ее голос царапал барабанные перепонки, подобно наждачной бумаге, и звучал так, словно к тебе обращалась мумия из потустороннего мира, угрожая страшными карами за нарушение какого-то священного табу. Меня особенно выводили из себя ее диалектические ловушки. Пинкертон никогда не бросалась в штыковую атаку или в рукопашный бой, она нападала подобно морской артиллерии, бомбардируя позиции врага с расстояния нескольких миль. Ничто не раздражало меня так, как ее изнуряющие обходные маневры. Она была неспособна просто сказать:
– Мистер Томсон, почему почтовый ящик полон?
Или:
– Мистер Томсон, этот кран засорился.
Или:
– Мистер Томсон, где молоко?
Клянусь, я был бы ей благодарен за прямоту. Но вместо этого она произносила:
– Бывают же люди, которые забывают о своих еженедельных обязанностях.
Разговоры с ней требовали умственной гимнастики, которую не понять человеку, никогда не попадавшему в подобные ситуации. Извилины моего мозга испытывали тройную нагрузку, пытаясь ответить на все вопросы сразу:
А) О каких «людях» она говорит?
Б) Какую именно «обязанность» я не выполнил?
В) О господи, ну почему она не выражается ясно?
Все это может показаться мелочью, но на самом деле было делом серьезным. Человечество изобрело пытки весьма изощренные и тонкие.
Представим себе глаза, которые ищут во всем только изъяны. Уши, способные воспринимать одни ругательства. Представим себе человека, с которым невозможно вести спокойный и обыденный разговор. Стоило ей открыть рот, как мне приходилось быть начеку, предвосхищая нападение в одном из возможных направлений.
Я должен был постоянно думать, какие мысли роятся в ее голове, и это было очень утомительно. Мы напоминали профессиональных шахматистов, каждый из которых должен предвидеть действия противника на пять или шесть ходов вперед.
Другой пример. Прошло несколько месяцев, пока до меня дошло, что она ненавидит обращение «мисс». Она, естественно, не сообщила мне об этом; я пришел к этому выводу, анализируя некоторые симптомы. Каждый раз, когда кто-нибудь говорил ей «мисс Пинкертон», ее подбородок начинал тянуться вверх: все выше и выше; ее взгляд устремлялся прямо в потолок, так что я не раз думал, что она обнаружила там протечку. Ничего подобного. Просто ей не нравилось напоминание о том, что у нее не было мужа, только и всего.
Однажды, в порядке эксперимента, я назвал ее «миссис Пинкертон» вместо «мисс», словно существовал некий воображаемый «мистер Пинкертон», и невидимое поле напряжения, которое она создавала вокруг себя, немного разрядилось. По крайней мере, на несколько минут.
Раз это воронье пугало осталось старой девой, значит, мужчины не такие уж простаки, какими их считают некоторые женщины. За неимением мужа и, как следствие, детей она хотела бы стать одной из тех престижных гувернанток, которые воспитывают детей кайзера. Но у нее ничего не вышло. Ей приходилось довольствоваться судьбой содержательницы пансиона в бедном районе, и ее разочарование невозможно было измерить разумными мерками.
Госпожа Пинкертон не понимала различия между любовью