следования ударных и безударных слогов, чередование звонких и глухих согласных – в общем, тот звуковой аналог письменного текста, который с неизбежностью формируется в мозгу. Двадцать-тридцать абзацев, и разум настроен на подчинение; затем следует команда, тоже зафиксированная в тексте… – Профессор подбросил желтый футлярчик, поймал его и усмехнулся:
– Например, такая: почеши левое ухо правой рукой.
– Или такая: прочитай, забудь прочитанное и передай текст дальше, – подсказал я.
Лицо Косталевского вдруг побледнело и тут же порозовело, будто заря надежды коснулась его теплым багряным крылом. С минуту он молча шевелил губами, то ли уставившись в пол, то ли разглядывая в задумчивости свои гибкие сильные кисти, лежавшие на коленях; потом вздрогнул, встрепенулся, посмотрел мне в глаза и пробормотал:
– А ведь дельная мысль… очень дельная… Почему я об этом раньше не подумал? Мог бы подготовить необходимый вариант… даже несколько вариантов… прямо сейчас, на вашем компьютере, сударь мой… Этакий гипноглиф для селективной амнезии… Вот только как заставить прочитать? Как сделать так, чтобы его прочитали все нужные лица?
– Ну, вот с этим-то проблем не предвидится, – произнес я, поднимаясь. – Нужные лица прочтут. Все прочтут. Это я вам гарантирую, Александр Николаевич! В очередь встанут, чтоб прочитать… А сейчас – не угодно ли вам выпить чашечку кофе и отправиться со мной к компьютеру?
"Забавная выйдет комбинация, – промелькнуло у меня в голове. – Точь-в-точь как в английской поговорке: you cannot have your cake and eat it”. А переводится это следующим образом: либо иметь пирог, либо съесть его. Все-таки мудрые люди – британцы!

Глава 18

Косталевский ушел поздно, но Дарья вернулась еще позже. Собственно, не вернулась, а приползла: после деловых переговоров был визит в Эрмитаж, затем банкет, ну а после банкета гостей, утомленных российским гостеприимством до положения риз, развозили по “Европам” и прочим “Асториям”. Среди них, кроме немцев, были шведский подданный, говоривший на английском, и два франкоязычных бельгийца, так что Дарье пришлось соображать разом на трех языках. В результате, когда я открыл дверь, она пробормотала: “Данке шён” – и тут же перешла на благозвучный язык Вольтера и Расина. Пришлось отпаивать ее чаем, кормить сырниками, раздевать и нести в постель. Разумеется, в ее квартиру: на моей холостяцкой кровати мы бы вдвоем не поместились.
Утром, едва я начал ее целовать и поздравлять, она заявила, что мчится на продолжение переговоров, а вот этим – да-да, вот этим и всем остальным, включая поцелуи и подарки, – мы займемся ближе к вечеру. Все равно она родилась в двадцать тридцать шесть, если верить покойной мамочке – а отчего бы ей не верить?.. Значит, все знаки приязни, дружбы и любви, а также торт, вино, холодные закуски и кура в гриле – вечером, мой дорогой. Адью! Она чего-то поклевала и упорхнула, а я отыскал в холодильнике яблоко, очистил, разрезал на дольки и предложил Петруше. Потом выслушал все, что он думает на мой счет (“Дррянь!.. дерр-мо!.. прр-рохвост!.. прр-ридурок!.. хочу банан!.. хочу, хочу!..”), и попытался объяснить, что яблоки для попугаев полезнее бананов. Черта с два! Карраул!.. Прр-ровокация!
Плюнув и желая обрести покой, я ушел к себе, но едва затворил двери, как раздался телефонный звонок. Как же без звонка? Ведь вчерашним днем я опять выпал из поля зрения компетентных органов. О чем мне было сказано строгим тоном, с предложением сделать немедленные оргвыводы. Я признался Иван Иванычу, что такая уж у меня манера, modus vivendi, так сказать; вечно куда-нибудь выпадаю, а в данном случае – в цветочный магазин. Не с целью приобретения цветов, а чтоб соблазнить продавщицу-брюнетку; любовный акт состоялся в кладовой и был повторен многократно, под нежный шелест роз и трепет орхидей.
Скуратов скрипнул зубами и сказал, что у меня могут возникнуть проблемы: так, из разряда свидетелей можно выпасть в категорию подозреваемых. Пришлось объяснять ему, что я уже не свидетель, не подозреваемый и даже не обвиняемый, а посредник. Посредник! Так как вчера имел удовольствие встретиться с профессором Косталевским, который – в отличие от некоторых! – лапшу мне на уши не вешал и баков не забивал, а честно признался, в чем суть вопроса. И поручил урегулировать конфликт.
После этого наступила тишина, продолжительное