– Я широко улыбнулся Долби-Бартону. – Твой подчиненный все это видел не далее как в четверг. Можешь лично проверить.
– Проверю, – пообещал зулус, – проверю незамедлительно и дам команду об оплате. Десять тысяч плюс штрафные санкции плюс, возможно, премиальные… Но что ты скажешь, Гудмен, насчет его головы? – Плавный жест в сторону мормоныша. – Похоже, ты в четверг перестарался и нанес ему определенный ущерб. Он ведь просил отдать футлярчик, а ты не отдал. Отчего же?
– Оттого, что я – человек образованный и предпочитаю вести дела не с простыми агентами, а с полномочными и специальными. Из них можно выжать побольше. А образованные люди, как ты понимаешь, очень нуждаются в деньгах. Не век же мне крыс ловить и делать вешалки.
Зулус уставился мне в глаза, будто пытался измерить всю глубину моего морального падения. Но увидел он то, что хотел увидеть: как в бездне моей души полыхает костер стяжательства. Я знал, как это изобразить. Приглашали меня на всякие презентации липовых снадобий и подозрительных “пирамид”, и помнилось мне, как пляшут перед толпой клиентов-кретинов их отцы-основатели: рожи перекошены, зенки выпучены и с клыков капает слюна. Слюна у меня не капала, но насчет алчной рожи и зенок я постарался на совесть.
Бартон-Долби кивнул, довольный осмотром.
– Ладно! Будем считать, что договор вступил в силу, и мы разберемся и с магией, и с вичфобией, и с прочим колдовством. Сколько еще раритетов ты сможешь нам предложить?
Я пожал плечами.
– А что, двух недостаточно? Один у тебя уже есть – от Боба, торговца фруктами… Как его в бассейн занесло, бедолагу! Приступ веселья, что ли? Но “веселушка" – то у тебя? Не затонула в испанских водах? – Не затонула, – подтвердил зулус, разом поскучнев, – но копии не сделать. Пытались, не получается! Вообще непонятно, как эти штучки устроены. Формула нужна, технология, спецификации, и все такое… Ведь в них ни чипов, ни шестеренок, ни батарей… Однако работают! Дьявольщина, да и только! – Русский ум изобретателен к зависти Европы, – сказал я и после паузы добавил:
– Значит, копии не сделать? Тогда за формулу, приятель, оплата по двойному тарифу. Договорились?
– Ну, ты и жук! – вскинулся Долби-Бартон.
– Я – крысолов. Так как, по рукам? Он потеребил отвислую нижнюю губу, кивнул, поднялся, сгреб футляр с любовным амулетом, открыл шкаф и выудил из него радиотелефон.
– Вот, возьми… Аппарат самый обычный, но, если трижды нажать клавишу “pause”, сигнал уйдет на мой пейджер. Понятно?
– Чего ж не понять, – сказал я, вставая. – Мы не только по крысам специалисты.
– Не сомневаюсь. Иди вниз, машина доставит тебя к метро. К этой… –… к Черной Речке, – услужливо подсказал мормоныш.
На пороге я обернулся и напомнил:
– Товар не забудь проверить. Лучше один погляди. Так безопаснее. И надежнее.
Лестница загудела под моими ногами, розы запрыгали в своих горшочках, когда я ринулся во двор. Бежал и думал: сейчас он достает футляр… касается крышки… открывает… вытряхивает на ладонь… глядит, окутанный голубым сиянием… Что же дальше?
А собственно, что? Девушек в этой конспиративной квартире не имелось, зато был мормоныш.

Глава 17

Домой я вернулся, когда уже начало темнеть.
На улице дежурил знакомый автомобиль “Жигули”, а во дворе, на скамейке за песочницей, дремали Глист с Лиловой Рубахой. Меня они словно не заметили – то ли из соображений конспирации, то ли в отместку: мол, обдурил наших приятелей Бонда с Итальянцем, так мы на тебя, мазурик, и смотреть не желаем. Я помахал им ручкой и направился к лифту, но он, как бывало в трех случаях из пяти, был погружен в нирвану. Пришлось тащиться на пятый этаж пешком, прижимая к груди упаковку с драгоценными розами.
Надо сказать, что после визита к заокеанским друзьям я был изрядно взвинчен. Не нахожу иного объяснения тому, что далее случилось; в общем-то я человек мирный, не склонный к рукоприкладству, не мучаю кошек, не обижаю собак и только к двуногим крысам питаю определенную неприязнь. Но, как сказано выше, я находился в сильном возбуждении, а коридор на нашем пятом этаже не освещался ни единым квантом света. Впрочем, нет, преувеличиваю, квант там, безусловно, был, но один-единственный, и в тусклом его сиянии, в опасном коридорном сумраке, маячила какая-то фигура. Может, у моих дверей, а может, у Дарьиных, в темноте было трудно разобрать. Равным