поднял трубку, услышал непривычный писк и свист, а после – голос:
– Квартира Дмитрия Григорьевича Хорошева? С кем имею честь? – Голос был твердым, ясным, чуть грассирующим на звуке “р” и совершенно незнакомым. Но не из тех, каким сулятся дать в грызло и посадить на примус. Очень интеллигентный голос, приспособленный к чтению лекций и научным дискуссиям с оппонентами. – Дмитрий Григорьевич Хорошев у телефона. Слушаю вас, – произнес я с тем же дискуссионно-лекторским акцентом. Эти неуловимые интонации что-то вроде визитной карточки: стоит произнести три слова, как людям ученым – без разницы, физикам, гуманитариям или биологам – уже понятно: свой!
– Прошу простить за беспокойство… – (Свой, подумал я, свой! И чином не ниже профессора. Доценты, те погрубее, попроще…) – Я дозваниваюсь к вам вторую неделю, Дмитрий Григорьевич. Но, к сожалению… – К взаимному, – подхватил я, уловив, что обозначилась пауза. – Мне пришлось отправиться в зарубежную командировку. Кембридж… Симпозиум по компьютерному моделированию иерархических связей в стаях крупных хищников… Львы, гиены, волки… И человек, само собой. Опасное занятие! Послышался вежливый смешок.
– Рад, что вы уцелели, Дмитрий Григорьевич, и прошу простить покорно, что не называюсь. Уверен, моя фамилия вам ничего не скажет. Я… э-э… коллега и сослуживец вашего знакомого. Того, с которым произошло несчастье. Ррад… Дмитррий Грригорьевич… Пррошу прростить покоррно… Уверрен… Раскатистое долгое “эр”, но совсем не такое, как у мерзавца Петруши; впрочем, Петруша с сухогруза и слов-то таких не знал – прошу простить покорно… – Кажется, несчастье случилось на вашей даче? – деликатно поинтересовался голос.
– Увы!
Масса эмоций и ноль информации. Теперь послушаем коллегу и сослуживца. Я почти не сомневался, что знаю, кто он такой. Вот только имя-отчество не мог припомнить.
– Дмитрий Григорьевич… – Голос приобрел задушевные интонации. – Не хочу обидеть вас… либо, паки того, оскорбить напрасным подозрением… Но если вы что-то нашли… что-то странное, непонятное… может быть, пугающее… будьте осторожны, батенька мой!
Батенька мой… паки того… Это тянуло уже не на профессора – на академика! Со знанием классических языков, от древнеславянского до латыни! – Милостивый государь, – произнес я с вежливым придыханием, – не могли бы вы выразиться более определенно?
– Попытаюсь. Пропала некая вещица… точнее, три вещицы, каждая – в своем футляре особенного цвета… черный, красный, голубой… Футляры небольшие, в форме цилиндриков, с плотными крышками… Так вот, Дмитрий Григорьевич, не открывайте черный и красный футляры. Ни при каких обстоятельствах! Прошу поверить, я забочусь лишь о вашей безопасности. Я – врач, Дмитрий Григорьевич, я клятву давал… клятву Гиппократа… Вы понимаете, что это значит? “Давал ты клятву, старый пень, – промелькнуло в моей голове, – а потом такое напридумывал, что взглянуть страшно!” Но вслух я трагическим тоном пробормотал:
– Уже… Увы мне, уже! Уже!
– Что “уже”? – встревожился голос.
– Я не знал, что вы давали клятву Гиппократа… не знал и посмотрел на черный амулет… как раз перед отъездом на симпозиум… нашел его на даче… после несчастья с нашим общим знакомым… Что теперь, профессор? Что со мною будет?
Кажется, на профессора он внимания не обратил, только раскашлялся, будто вдруг запершило в горле. Справившись с приступом, поинтересовался:
– Вы были одни?
– Один, как перст.
– А красный футляр не открывали?
– Нет, – подтвердил я, не уточняя, что вовсе его не видел.
– Хорошо. Вы спрятали гипноглифы в надежном месте?
– Гипноглифы?
– Да. Амулеты, как вы их называете.
– В надежном. Я не знал, что с ними делать. Тут столько желающих объявилось… Я запутался. И уехал на симпозиум, от греха подальше. – Никому их не отдавайте! – Голос был близок к панике. – Никому, Дмитрий Григорьевич! Никому, кроме меня!
– Но кто вы, сударь?
– Я… Ну, не важно. Я вас навещу, я знаю ваш адрес. Приду через несколько дней. Ждите и не волнуйтесь. Только не открывайте черный и красный футляры! Он повесил трубку, в ней что-то снова пискнуло, и я витиевато выругался. Конспиратор хренов! Значит, черный и красный не открывать, а голубенький – можно! Так сказать, для наслаждений души и тела… Впрочем, что гневаться и сердиться? Косталевский (сомнений не было, что звонил именно он) добавил ценную информацию,