закончил просматривать описание и ткнул пальцем в дискету:
– Что здесь?
– Копия, Георгий Саныч.
– Хм… Предусмотрительно… Надеюсь, себе не оставили?
– Если оставил, сдайте меня в утиль вместе с компьютером.
Зубенко соизволил улыбнуться.
– Может, и сдадим. Главное условие нашего плодотворного сотрудничества, мой дорогой, – искренность. А также преданность. Не забывайте об этом, и вас не забудут. В смысле поддержки, защиты и благ земных… – Он повернулся, спрятал бумаги в сейф и произнес начальственным тоном:
– Когда поступит второй документ? Теоретическое обоснование?
– В самом ближайшем времени, – доложил я. – Например, тринадцатого, в понедельник.
– Хорошо. Иван Иванович, – кивок в сторону Скуратова, – будет держать ситуацию под контролем. В наблюдении больше нет необходимости, однако никаких шуточек и фокусов, Дмитрий Григорьевич! Сидите на месте, никуда не уезжайте. Двенадцатого, в воскресенье, вам позвонят, условятся о встрече. Скорей всего здесь. – Он хлопнул ладонью по столу, потом начал приподниматься как бы для прощального рукопожатия, но вдруг снова сел и заговорил таким тоном, словно оставалась еще одна, позабытая за важными делами мелочь. – Увидитесь с Александром Николаевичем, скажите, чтоб перестал дурить, вышел из подполья и взялся за работу. Все прощено и забыто, никто его не обидит, и все – а прежде всего я, – он ткнул пальцем в грудь, – все понимают, что Косталевский – человек незаменимый. Труднозаменимый, скажем так. И нам бы его заменять не хотелось. Он ученый, так пусть работает! Он, кажется, вам доверяет, Дмитрий Григорьевич. Так что вы постарайтесь донести до него мое мнение в самой… гм… лестной форме. Очень постарайтесь, мой дорогой!
– Слушаюсь! – Я поднялся, щелкнул каблуками и принял в обе руки широкую экс-генеральскую ладонь. Потом сказал:
– Позвольте один вопрос, Георгий Саныч? Какого черта вы ездили в Испанию? Сами, лично? Там ведь были три таких орла… верней, орел и два подорлика… Вам-то зачем беспокоиться? – В серьезных делах стоит побеспокоиться всегда, и всюду нужен хозяйский глаз и присмотр, – прищурившись, произнес Зубенко. – Взять ту же Испанию… Помните негра, который к вам в приятели набивался? Того, которого наш Чернозуб потешил “веселухой”? Помните, вижу… Так вот, он ведь и номер Чернозуба обшарил и кое-что там нашел… еще один футлярчик, коричневый… Нашел и увез с собой, своим, значит, специалистам – чтоб поглядели, разобрались… Ну, пусть глядят! Пусть изучают! Вещица-то редкостная – парализатор. Вам Александр Николаевич о нем не рассказывал?
Я, в полном ошеломлении, смог лишь помотать головой да припомнить – вроде бы был момент, когда Косталевский засмущался. Точно, был! Когда обсуждались возможные потенции – гипноглиф страха, например, и прочая жуть и ужас. Что же он еще сотворил, почтенный наш профессор?..
Зубенко с остроносым переглянулись. – Значит, не рассказывал… постеснялся… А это, Дмитрий Григорьевич, такой предмет, который редуцирует ментальную активность. Проще говоря, отключают мышление. Но не сразу, не сразу… Кто месяц продержится, кто – целый год, но рано или поздно тихий кретинизм обеспечен. Профессор наш Александр Николаевич сделал такую штучку, одну-единственную, в порядке эксперимента. Давно еще, в самом начале… Вот и пригодилась. Пусть разбираются, пусть!
Он засмеялся, а я, почтительно выдавив: “О!..” – шмыгнул за дверь. Волосы у меня стояли дыбом, а по спине струился пот. Спускаясь на лифте (конечно, в сопровождении охранника), я размышлял над тем, успеет ли Ричард Бартон дать фотографию в “Плейбой” – ту самую, с лунными розами, на фоне какой-нибудь топ-модели. Может, и успеет, но завести свой садик в Калифорнии ему, похоже, не судьба.
Ну, тут ничего не поделаешь. Не should have a long spoon that sups with the devil – кто обедает с дьяволом, должен запастись длинной ложкой.

* * *

В этот день я вернулся домой попозже Дарьи, что было событием редкостным и чрезвычайным. Пережитое и передуманное зашторило лик мой чадрою грусти и притушило блеск очей; а если говорить без выкрутасов, то был я голоден, грязен, мрачен и утомлен. Любимая мной, однако, не пренебрегла – обняла, утешила, приголубила. Пахло от нее розами, и я, прижимаясь колючей щекой к ее волосам и вдыхая их аромат, вдруг понял, что этот запах отныне будет ассоциироваться с Дарьей –