может, из Киммерии, занимала в этой шеренге центральное почетное место.
– Это что ж такое? – вопросил я, оборотясь к Петруше.
– Прр-рофанация, – раздался сонный скрипучий голос. – Прр-резираю! Но я не был столь категоричен. Прежде чем вынести вердикт, надо поразмышлять и выпить кофе. И выкурить сигарету. На кухне, где еще остался кусочек яблочного пирога, Чем не занятие? Прочищает мозги и продуцирует здравые мысли. Особенно если пирог хорош… Так что же я знал о Дарье? Знал, что ей исполняется двадцать семь, что нет у нее ни мужа, ни родителей, зато есть попугай и братец Коля, лет на двенадцать постарше, но холостой, первый помощник на сухогрузе. Еще знал, что Дарья трудится в переводческой фирме “Линк Транслейшн”, владеет, помимо русского, еще тремя языками и, будучи девушкой строгих правил, не занимается любовью в коридорах. А также, надо полагать, на антресолях и в стенных шкафах. Вот, собственно, и все!
Но шеренги книг на верхних полках намекали о многом, выдавая натуру мечтательную, романтическую, взыскующую авантюр, героических битв и подвигов, сверкания шпаг и скачек под луной с плащом, что вьется за плечами. Разумеется, этот список включал любовь до гроба и прекрасного принца, не лысого, но можно с благородной сединой, с интеллигентной внешностью, пусть небогатого, зато с мозгами. Страшно подумать – вылитый мой портрет!
Вообще-то такие мечты опасны для девушек, ибо приводят к забвению реальности. Первые признаки – потусторонний взгляд, тяга к духовному общению и отрицание плотского, а также пренебрежение модой и кулинарным искусством. Но с Дарьей случай был не тот. Определенно не тот! Воспоминания о яблочном пироге все еще грели мою душу, а кроме того, она одевалась со скромной, но заметной элегантностью, отлично готовила яичницу с ветчиной и плотского общения не отвергала.
Может, мне достался бриллиант? Романтическая женщина с тягой к прекрасному плюс превосходная хозяйка… Может, прав Петруша? Может, и в самом деле пора? Порр-ра, порр-ра! Крр-ровь и крр-рест! Порр-рка мадонна! В глубокой задумчивости я возвратился в спальню, сбросил свои одежды и лег в постель. За окном плыл по звездным течениям тонкий лунный серп, Дарья улыбалась во сне и тихо посапывала над ухом, а мне все слышалось: пора, пора… Пора!

Глава 13

Утром моя возлюбленная исчезла, собравшись тихо, как мышка, не потревожив мой сон. Я проспал до одиннадцати, затем раскрыл глаза и нашел под лампой записку: “Милый, обед в твоем холодильнике. Петрушу я накормила. Вернусь поздно Люблю, целую. Дарья”.
Ну что тут скажешь? Мой бриллиант сиял все ярче день ото дня…
Поумилявшись, я перебрался в свою квартиру, обладавшую в данный момент большим преимуществом: в ней были компьютер и обед и не было попугаев. Рядом с компьютером лежал словарь, раскрытый на букве О. “Оология”, наука о птичьих яйцах… Затем – “оомицеты”, подкласс низших грибов, “ооспора” – нечто одноклеточное у водорослей, “оофорит” – воспаление яичников, и “опак” – сорт белой глины, применяемый для выделки фаянса. “Совсем неплохо, – подумал я, – такими темпами можно добраться до буквы П как раз к новому году”. За “опаком” шли знакомые и потому неинтересные слова: “опал”, “опалесценция”, “опера”, “операция” и “опиум”, а после “опиума” – странный термин “опопанакс”. Но телефонный звонок прервал мои изыскания в самом любопытном месте.
С минуту я глядел на верещавший телефон, раздумывая, брать или не брать трубку. С одной стороны, мой плановый отпуск еще не кончился (в том смысле плановый, что я запланировал его сам), с другой – нельзя же сидеть отрезанным от мира? Если звонит страховая директриса (как там ее?.. “Гарантия и покой”?..), я скажу, что начал разработку операции под названием “Опопанакс” и что у ее конкурентов случится вскорости оофорит. А если меня домогается тот самый старец от Петра Петровича, с “Хопром” и “Гермес-Финансом”, я отошлю его в банк “Хоттингер и Ги”, намекнув, что там скупают любые векселя, причем за твердую валюту, бразильские юани и марокканские талеры.
Работать абсолютно не хотелось. Но мог звонить Мартьянов или другой серьезный клиент, могли потревожить бывшие сослуживцы, друзья по институту, дальние родичи, Жанна или остроносый; мог, наконец, прорезаться пропитый баритон (“Ты, козел? Слушай и не щелкай клювом!”), что было уже интересно. Словом, я не выдержал,