ни бродили, как бы глубоко ни забирались, всегда настает пора возвращаться. На самом деле, было бы ошибкой полагать, будто мы только и делаем, что уходим из города побродить в нашем подземелье. Не более справедливо считать, что мы непрерывно выбираемся из нашего подземелья в верхний город. В действительности же, здесь и сокрыта правда нашей жизни – беспрестанный спуск и подъем. Это движение вверх-вниз для нас так значимо, что одна философская школа объявила нашим тайным символом лестницу, а не коридор. Даже мы, не питающие ни малейшего интереса к символам, мы, кто отказывается причислять себя к какой-либо школе, с готовностью признаем, что мы – лестничные люди, люди «вверх-вниз», мы – до мозга костей. Недоброжелатели говорят, что мы – неугомонные, неудовлетворенные души, вечно бегущие из одного места в другое; мы отчаянно защищаемся, однако знаем, что полностью избавиться от этого обвинения нам не удастся. Более расположенные к нам предпочитают думать, что мы бесконечно погружаемся в две необходимые нам атмосферы. Ибо если я говорил о радости спуска, то необходимо упомянуть и о другой радости – радости возвращения: залитый солнцем тротуар, дрожащий голубой воздух, ветерок приносит острые ароматы города – запахи веранд и теплых бейсбольных перчаток в солнечный летний день, или скошенной травы и пропитанных креозотом телеграфных столбов, характерный запах бензина газонокосилки в пахнущем смолою воздухе. А над всем этим – мерцающая красная крыша, этот крик, это огненно живое лицо. Ибо когда мы, исследователи подвалов, возвращаемся, утерянный мир, прежде чем упокоиться, на мгновение копьем пронзает нас. Тогда мы словно понимаем нечто забытое – и через секунду вновь тонем в замешательстве. Вы, кто насмехается над нами, вы, кто смеется и ползает по земле, вы, неугомонные придорожные каракатицы, мореплаватели плоскостей, – ведь правда, мы раздражаем вас, мы вас бесим, мы, кротовий народ, бледные амфибии?